4. СЛУШАТЕЛИ-КОСМОНАВТЫ

Весной 1967 года новые кандидаты в космонавты переехали в Звездный городок, находящийся в Щелковском районе Подмосковья, вблизи станции Чкаловская Ярославской железной дороги. Всего в группу набора этого года вошли 12 человек: шесть летчиков — Коваленок В.В., Малышев Ю.В., Ляхов В.А., Козельский B.C., Белобородов В.М., Писарев В.М., три штурмана — Исаков В.Т., Гайдуков С.Н., Сологуб М.В. и три инженера — Алексеев В.Б., Бурдаев М.Н. и Порваткин Н.С.
Звездный городок тогда представлял собой лесную закрытую зону, разделенную на две половины: служебную и жилую. Большая часть служебных строений представляла собой одноэтажные постройки, оставшиеся от размещавшейся здесь ранее войсковой части радистов. На жилой территории уже стояли два блочных пятиэтажных дома для обслуживающего персонала и два приличных по архитектуре и обустройству одиннадцатиэтажных дома для космонавтов и руководителей Центра. Сразу после прибытия нас, новичков, разместили временно в профилактории по два человека в комнате.
К сожалению, начало нашей жизни в Звездном городке совпало с печальным событием — похоронами космонавта В.М.Комарова, погибшего 24 апреля 1967 года. Да, наш космический «тернистый путь» отмечен не только лаврами, но и могилами друзей. Володю Комарова я знал лично, поскольку мы с ним стояли совсем рядом, в одной шеренге парадного расчета, который тренировался, а потом участвовал в прохождении по Красной площади. Военно-воздушную инженерную академию имени Н.Е.Жуковского Комаров В.М. окончил на год раньше меня. Потом, уже являясь известными на весь мир летчиками-космонавтами, Владимир Комаров вместе с Юрием Гагариным как-то приезжали в НИИ-2 МО, где я в это время работал. При встрече мы с Володей сразу узнали друг друга, вспомнили, как вместе шагали на парадах и как, чтоб развеять скуку от надоевшей муштры, играли в так называемую балду. Это «интеллектуальное развлечение» было удобно тем, что им можно было заниматься, что называется, не выходя из строя: кто-то из состава шеренги называл какую-то букву, затем следующий добавлял к ней с одной или с другой стороны еще одну букву, и так далее, но с таким расчетом, чтобы полное, что-то значащее слово не окончилось на нем. Тот, на ком слово заканчивалось, назывался балдой. Весело и вроде бы незаметно для начальства. Но гонявшие наши «коробки» опытные строевики замечали малейшее постороннее движение в шеренгах (когда очередной игрок невольно поворачивал голову, чтобы назвать свою букву соседу). В связи с этим при подходе батальона к трибуне с начальством часто следовала совсем не уставная команда: «Прекратить балду!»
Свой первый космический полет Комаров В.М. совершил в октябре 1964 года в новом трехместном корабле «Восход» в качестве командира экипажа, в состав которого входили Феоктистов К.П. и Егоров Б.Б. Приятно было на фотографиях, опубликованных тогда во всех центральных газетах, узнать знакомое лицо соседа по парадной шеренге.
А через два с половиной года, в том роковом космическом полете, Комаров В.М. испытывал бортовые системы первого корабля серии «Союз», у которого на орбите произошло много всяких неполадок. В числе аварийных ситуаций можно назвать следующие: не раскрылась одна из двух солнечных батарей, что ограничило энергоснабжение бортовых систем; не функционировали по заданной программе двигатели ориентации; сама система ориентации долго не «строилась» перед включением тормозного двигателя. На этапе спуска у корабля, проходившего плотные слои атмосферы, отказала автоматика ввода парашютной системы. По этой причине выпущенный основной купол не наполнился воздухом, а затем не отстрелился, как положено было в такой аварийной ситуации. Вследствие этого при выпуске запасного парашюта его стропы закрутились вокруг основного купола. В итоге космический корабль на большой скорости ударился о землю и летчик-космонавт, Герой Советского Союза, инженер-полковник Комаров Владимир Михайлович погиб.
Но жизнь продолжалась, и сложная, многотрудная, напряженная и небезопасная работа по освоению космического пространства не прекращалась (как в СССР, так и в США), несмотря на возникавшие порой трагические потери.
К осени в жилой зоне Звездного городка нам, новым членам отряда космонавтов, предложили на выбор квартиры в только что построенном одиннадцатиэтажном доме. Причем выделение жилплощади делалось по принципу: у кого в семье был один ребенок, тому давалась трехкомнатная квартира, у кого два ребенка — четырехкомнатная. Как я упоминал ранее, у нас с женой Людмилой недавно родилась Юлия, в связи с чем нам выделили трехкомнатную квартиру. Свою семью в Звездный городок я перевез, когда дочке едва исполнилось полгодика. Володю Алексеева, уже имевшего сына и дочку, обеспечили четырехкомнатными апартаментами.
Часть мебели, с приобретением которой в те времена имелись большие проблемы, в новую квартиру мы перевезли с прежнего места жительства, из Калинина. Остальную обстановку я оставил, предложив ее своим сослуживцам. Володя Алексеев, наоборот, загрузил своими вещами две бортовые машины. После прощального ужина провожавшие нас товарищи пошутили, незаметно запихнув в Володину поклажу «на память» старый унитаз. Каково же было удивление жены Алексеева Тамары Борисовны, когда эту «ценную вещицу» обнаружили при разгрузке. «А это зачем привезли?» — удивилась она.
На новоселье мы с Людмилой пригласили самых близких своих друзей по академии имени Жуковского (Зеленских, Шундиковых, Грязновых, Бастрыкиных, Теркиных), вместе с которыми хорошо обмыли это радостное событие. В большой, двадцатиметровой, но пока еще пустой комнате мои повеселевшие гости пытались даже играть в футбол.
Вся наша группа кандидатов в космонавты сначала была зачислена в отряд слушателей-космонавтов, и мы приступили к выполнению программы общей космической подготовки, которая завершалась государственным экзаменом. В курс обучения входили такие дисциплины: небесная механика, ракетная и космическая техника, летная и парашютная подготовка и исследования на медицинских тренажерах.
Сразу отмечу, что с приходом в Центр подготовки космонавтов (ЦПК) мы начали уделять самое серьезное внимание своему физическому здоровью. Отныне физподготовка стала одним из основных и обязательных уроков в нашем напряженном рабочем дне. В ее программу входили: плавание, прыжки в воду, занятия на батуте и лопинге (об этом замечательном «космическом» снаряде сейчас расскажу отдельно), лыжные кроссы зимой и пробежки летом. Непременной в моем режиме жизни стала теперь интенсивная утренняя зарядка, которой я продолжаю заниматься и в настоящее время. Это добрая помощница в борьбе с любыми недугами.
Остановлюсь в нескольких словах на лопинге. Данный спортивный снаряд представляет собой подвешенную на шарнире с помощью двух стержней раму с опорной площадкой для ног. Шарнирная часть специальными зацепами укрепляется в центре обычном гимнастической перекладины так, что достигается полное круговое вращение рамы вокруг горизонтальной оси, роль которой играет перекладина, а также обеспечивается одновременное вращение этой рамы вокруг оси, проходящей между стержнями. Спортсмен, желающий получить острые ощущения, становится на упомянутую площадку и в целях безопасности привязывает к ней ноги. Затем в положении стоя закрепляет руки на стержнях. Далее сильными раскачиваниями добивается круговых вращений вокруг перекладины (у гимнастов это называется «крутить солнышко»). Затем к этим «кругам» добавляет вращение вокруг своей продольной оси. Работая на таком «аттракционе», космонавт получает сразу три «удовольствия»: в верхней точке «круга» ощущает невесомость, в нижней точке чувствует наибольшую перегрузку и во всех случаях, особенно при дополнительном вращении вокруг продольной оси, испытывает «вестибулярное воздействие». Необходимо только преодолеть первоначальный естественный страх перед этим снарядом, и тогда, кружась относительно двух осей одновременно, получишь всю гамму эмоций сполна.
От «физкультуры» перейдем к «серьезным» дисциплинам.
При изучении небесной механики мы познакомились с элементами орбиты, по которой движется космический корабль: ее наклонением (относительно плоскости экватора), истинной аномалией (определяемой относительно точки осеннего равноденствия), долготой восходящего узла (точкой пересечения с экватором), а также перигеем и апогеем (соответственно, ближайшей и наиболее удаленной точками относительно поверхности Земли), светлым и теневым участками, терминатором (линией на Земле, отделяющей освещенную Солнцем сторону от теневой), периодом вращения КК, первой и второй космическими скоростями, солнечной орбитой (когда КК вращается над терминатором Земли), стационарной орбитой (когда КК постоянно находится над одной точкой или районом Земли на высоте порядка 36 тысяч километров). В эту дисциплину входило также знакомство с такими понятиями, как вселенная, галактика, эклиптика, Солнечная система с ее девятью планетами, их орбитами и периодами вращения, кометы, астероиды, небесный экватор, созвездия ночного неба, использующиеся при навигации кораблей и самолетов, и так далее. По звездному небосводу занятия проводились сначала в нашем местном планетарии. Необходимо было четко знать названия и уверенно находить на «искусственном небе» все 88 известных созвездий и порядка 5500 ярких звезд как Северного, так и Южного полушарий. Причем эти «небесные ориентиры» требовалось правильно распознавать даже в ограниченном поле зрения иллюминатора КК, а затем по прямой точно переходить от одного из них к другому. Практические занятия включали также «созерцание» московского неба. Затем мы часто летали в республики Средней Азии, где звездный купол просматривается особенно четко и видны даже некоторые созвездия южных широт. Помимо общего познания «космических высей», астронавигационная подготовка была необходима нам, например, для обеспечения ориентации КК вручную по звездам в случае отказа автоматики на спуске.
Курс по ракетной и космической технике включал историю развития ракетостроения (которая в настоящее время достаточно подробно, очень интересно и на высоком научном уровне изложена в последнем издании книги Чертока Б.Е. «Люди и ракеты» [3]), устройство жидкостных и твердотопливных ракет, конструкцию составляющих их ступеней, задачи приборов наведения и управления, работу двигателей на различных режимах полета, особенности момента выхода КК на орбиту, условия воздействия на космонавтов различных перегрузок, отличительные свойства пребывания человека в невесомости и многие другие вопросы. Была глубоко и всесторонне изучена конструкция современного (на то время) космического корабля и его систем. По последнему вопросу мы сдавали отдельный серьезный зачет.
Наше пребывание в Звездном городке, с мая 1967 года, началось с отправки нашей группы во главе с инструктором-парашютистом Закусиным Лелем Семеновичем на парашютные прыжки на аэродром базы Научно-исследовательского института парашютно-десантной службы (НИИ ПДС) под город Киржач. Нам предстояло выполнить по 30 прыжков. Сначала планировалось выполнять в день по одному прыжку, а после выполнения 15 «парашютирований» — по два прыжка, причем как с немедленным раскрытием купола, так и затяжных, то есть со свободным полетом с высоты два — два с половиной километра до 800 метров от земли, и на точность приземления.
Имея за плечами три прыжка с парашютом, совершенных несколько лет назад в Калининском аэроклубе, я чувствовал себя достаточно опытным «воздухоплавателем». Другие ребята, кроме бывших летчиков, готовились совершить прыжок впервые.
Погода стояла разная, а нам нужны были простые метеоусловия с нижнем краем редких облаков не ниже 800 метров. Ло¬вили такую погоду чаще по утрам, поэтому прыжки несколько затянулись.
Особых происшествий в процессе нашей парашютной подготовки не было, если не считать нескольких казусных случаев. Так, в один из первых утренних прыжков я завис над летным полем на высоте 180—200 метров, не снижаясь (во мне в ту пору было чуть более 60 килограммов). Так как это произошло ранним утром на кромке леса, освещенной солнцем, то я попал в восходящий поток теплого воздуха, и потому мое снижение приостановилось. Я нарочно не делал никаких попыток снизиться. Все ребята, которые прыгнули после меня, давно приземлились, и самолет уже заходил на посадку, а я все еще висел в воздухе, получая несказанное удовольствие от наблюдения с высоты за всем происходившим внизу. Володя Алексеев крикнул снизу: «Ты чего там делаешь? Ну, виси, виси, а мы сейчас поедем на завтрак». После этого известия я потянул стропы и «съехал вниз», как с горки.
И еще как-то произошел один неординарный случай. У Володи Исакова, когда мы уже начали осваивать затяжные прыжки, на высоте 2000 метров неожиданно раскрылся парашют (по заданию его надо было открыть только на отметке 800 метров), и парня понесло на город, который находился по прямой километрах в трех. А перед городом располагалось село Селивановка с железнодорожной станцией. Так Исакова понесло даже за это село, к долине реки Киржач. Мы все, кто был свободен, сели в наш микроавтобус «РАФ» и помчались его искать. Нам помогли вездесущие местные пацаны, которых мы взяли с собой. Они показали, куда надо ехать, и мы довольно скоро нашли нашу «пропажу». Картина перед нами предстала такая: Володя с молотком, гвоздями и пассатижами чинил поломанный огородный забор, в который угораздило ему попасть при приземлении. Рядом стояла хозяйка этого огорода и «воспитывала» незадачливого парашютиста. Володя на эти увещевания не обращал никакого внимания и только усердно пыхтел. Обрадованные благополучным исходом дела, мы всей кучей взялись за ремонт забора и быстренько привели его в порядок.
Вот еще один эпизод, который я лично наблюдал, поскольку оказался рядом. При приземлении во время довольно сильного ветра Валера Белобородов слишком сильно вытянул вперед ноги. В результате «контакт с Землей» пришелся у него «на пятую точку». Несмотря на достаточно внушительный удар по копчику, он все-таки сумел встать на ноги. Однако вслед за раскрытым, наполненным ветром куполом, неудержимо тащившим его, Валера вновь плюхнулся, но теперь уже на живот, точнее, на ранец своего запасного парашюта. Подтверждением того, что приземление у бедного Валерия получилось весьма жестким, явились многочисленные синяки на его теле как сзади, так и спереди, которые мы с сочувствием отмечали потом в душевой. После этого Белобородову пришлось отдыхать от продолжения парашютной подготовки целую неделю.
В непогожие дни, не годившиеся для парашютных прыжков, мы совершали различные экскурсии. Несколько раз ездили по городу Киржач, посетили местный электроламповый завод «Красный Октябрь», где наши, тогда еще немногие автомобилисты приобрели светотехническое оборудование для своих железных коней. Там же, на заводе, мы отводили душу за вкусным обедом, заказывая, как говорил наш инструктор по парашютным прыжкам Закусин Л.С., «мордастую» порцию отбивного шницеля. Один раз ездили в город Гусь-Хрустальный Владимирской области. На знаменитом стекольном заводе с интересом ознакомились с тем, как делают оконные стекла, хрустальные вазы, бокалы, рюмки и различные изделия из цветного стекла. Руководство этого предприятия подарило нам на память по коробке с набором художественных изделий мастеров-стеклодувов. У меня до сих пор в серванте красуется часть этого подарка.
Программа нашей парашютной подготовки продолжалась и в последующее время, но теперь нам планировалось всего по три прыжка в год. Затем для тех космонавтов, которым исполнилось 40 и более лет, прыжки были отменены. В общей сложности у меня набралось 52 прыжка с парашютом, из них около 30 затяжных (покидание самолета на высоте 2000—2500 метров, а раскрытие парашюта при достижении 800 метров от земли).
Медицинские обследования (особенно по годовой программе) мы периодически проходили как на описанных выше установках — беговой дорожке и велоэргометре, так и на специальных стендах — барокамере и центрифуге. В качестве «тренажера с профессиональными тестами» использовалась находившаяся в ЦПК центрифуга с длиной стрелы 17 метров, на которой имитировался баллистический (неуправляемый) или управляемый спуск с орбиты с большими перегрузками. На подобном агрегате, находившемся в Институте авиационной медицины, нам на этапе прохождения слушательского курса задавалась еще и предельно допустимая перегрузка 12g (двенадцатикратная) в направлении грудь — спина.
По неизменно продолжавшимся вестибулярным пробам запомнился спортивный снаряд, представлявший собой «качели Хилова», знакомые нам со времен испытаний в госпитале, на ко¬торых дополнительно было поставлено еще вращающееся кресло. «Кататься» на таких качелях с одновременным вращением в кресле являлось в высшей степени неприятным процессом. Выворачивало наизнанку практически любого, попавшего на этот «аттракцион». Но, раз надо, приходилось выдерживать и такое «удовольствие».
Медики использовали еще большой, диаметром метра три и высотой метра два, цилиндр, раскрашенный внутри белыми и черными косыми (под 45 градусов) широкими полосами, который вращался вокруг вертикальной оси. Внутри этого «художественного шедевра» находилось кресло, закрепленное на деревянной поверхности, покоившейся на четырех слабо накачанных футбольных мячах. Эксперимент заключался в следующем: испытуемый садился в кресло и, балансируя на мягкой опоре, занимал вертикальное положение. В это время свет выключался, и цилиндр начинал вращение. После набора черно-белой «картинкой» определенной скорости свет включался и испытуемый должен был, глядя на бегущие мимо него косые полосы, сохранять свое вертикальное положение. Это «действие» продолжалось до тех пор, пока не истекало отведенное по заданию время или пока человек не сваливался набок.
Еще один медицинский снаряд представлял собой обычный стол, на который надо было просто лечь на спину. Почувствовав едва заметное начало движения столешницы, следовало точно сказать, в какую сторону оно началось.
В период нашей подготовки в стенах ЦПК первым и наиболее серьезным испытанием лично для меня явилась «отсидка» в сурдокамере. Предыстория у этой злополучной сурды (мы ее так называли) была не слишком привлекательная. Несколько лет назад, в марте 1961 года, здесь произошел трагический случаи, повлекший за собой гибель космонавта первого набора, летчика-истребителя Бондаренко В.В. — он заживо сгорел в чреве сурдокамеры. (Ходили неверные слухи, что еще до космического полета Юрия Гагарина Бондаренко В.В. был запущен в аппарате, летевшем по баллистической траектории, и во время этого испытания погиб.) А спустя несколько лет в этой же камере чуть не случился летальный исход с другим космонавтом — Викторенко А.С. По недосмотру медперсонала к датчикам на его теле было подключено напряжение 220 вольт. В результате он несколько часов находился без сознания, а потом в нормальную жизненную форму приходил в течение двух или трех лет. Окончательному восстановлению организма и возвращению Викторенко А.С. на «космическую стезю» существенно способствовало вмешательство летчика-космонавта Леонова А.А., занимавшего в то время должность командира отряда космонавтов и заместителя начальника ЦПК по летно-космической подготовке. Именно Алексей Архипович поставил перед медицинским персоналом задачу приведения в норму всех функций организма пострадавшего с тем, чтобы он получил возможность снова вернуться в отряд космонавтов. К счастью, медики сумели успешно справиться с трудным пациентом, и после завершения лечения Викторенко А.С. четырежды слетал в космос, оставив значительный след в нашем нелегком деле.
А еще одного кандидата в космонавты списали за странное поведение в этой же сурдокамере — он вдруг стал лазать по всем стенкам якобы для поиска какой-то подслушивающей аппаратуры.
И вот настала моя очередь «пожить» (и испытать себя) в столь непривычной обстановке полного одиночества. Мое пребывание в сурдокамере продолжалось в течение десяти дней (с 31 мая по 10 июня 1968 года). Главная цель этого испытания состояла в том, чтобы проверить мою личность на психологическую устойчивость при полной изоляции от внешнего мира и оценить способность выполнения при этом различных заданий.
Внутреннее помещение сурдокамеры представляло собой светлую комнату площадью порядка десяти квадратных метров, в которой находились рабочий стол, стул и старое, раздолбанное раздвигающееся самолетное кресло, использовавшееся и качестве спального места. Тишина здесь стояла абсолютная, а воздух поддерживался достаточно свежим. Над рабочим столом находился иллюминатор, который оканчивался по другую сторону стены глазком, напоминавшим обычный дверной. Через это устройство велось наблюдение за мной, причем «они» меня видели, а я но мог разглядеть никого. Внутри моего «жилища» имелось еще две телекамеры, причем одна из них — инфракрасная. С их помощью меня «отслеживали» как в «дневное время», так и при «ночном» освещении. В процессе всего пребывания в сурдокамере на моем теле находился медицинский пояс с массой всевозможных датчиков, которые я сам на себя накладывал, в таком виде бодрствовал и спал, весь опутанный проводами. С этих датчиков снимались мои параметры и шли «за стену», к находившимся там «контролерам». Под «спальным креслом» также имелись датчики, подававшие сигналы о начале моего сна или о его отсутствии. Замечу, что «отдыхать лежа» в предоставленной мне постели, было крайне неудобно, поэтому я всегда долго ворочался, пока засыпал. Туалет в сурдокамере, естественно, был, а вот зубная щетка и бритва не полагались. Питание было трехразовое и так называемое пакетное, то есть разделенное по порциям на каждый день. В рацион входили сублимированные (обезвоженные) продукты и различные консервы. В целом вся еда была довольно вкусной и достаточной по количеству.
График пребывания в сурдокамере для каждого испытуемого устанавливался индивидуальный. Мне лично достался такой: распорядок двух первых и двух последних суток «отсидки» являлся нормальным: «днем» (то есть при включенном освещении) — работа, а «ночью» (при слабо горевшей одной дежурной лампочке) — сон. Остальные шесть суток средней части «срока» протекали по следующему расписанию: сутки делились на четыре части, в каждой из которых три часа отводилось на сон, затем следовало три часа бодрствования, потом снова сон в течение трех часов, следом — трехчасовое бодрствование, и так далее. Побудки производились включением яркого света, при «отбое» оставалась только дежурная лампочка.
На рабочем столе лежали запечатанные конверты с заданиями на каждый день. «Утро» после побудки начиналось с моего репортажа на предложенную в задании тему или на любую другую, выбранную мной, то есть «свободную». Вечером перед сном — снова репортаж на другую тему, записанную в задании. На каждый репортаж следовало затратить ровно 10 минут, не больше, но и не меньше. Мои «выступления», а также высказанные просьбы и предложения были слышны «за стеной», я же оставался «глух» ко всему, что было во внешнем мире.
Далее начинались всевозможные занятия с черно-красной таблицей, расположенной на стене камеры. Заданием предлагалось прочитать вслух, например, красные нечетные цифры с убыванием их значения и одновременно возрастающий ряд черных четных чисел. При этом через некоторое время через динамик подавалась звуковая помеха (перечисление этих же цифр, но в другом темпе), которая старалась сбить меня с правильного счета. При этом требовалось специально отмечать те моменты, в которые мой счет и данные помехи называли одновременно одну и ту же группу цифр. Другая работа заключалась в удержании двух стрелок — вертикальной и горизонтальной — в центре циферблата тестового прибора. На другом приборе проверялись мои действия при останове в нулевом положении двигавшейся с различными скоростями индикаторной стрелки. Изучалась реакция моего организма на звуковые и световые сигналы, неожиданно включавшиеся в любое время суток. Предлагалось также без использования часов провести мысленный замер определенных отрезков времени. Проводились и другие психологические тесты.
Брать с собой в камеру, чтобы почитать, какую-либо литературу, кроме уставов караульной и внутренней службы, не разрешалось. Можно было в свободное время что-то мастерить, рисовать, писать или рассказывать байки собственного сочинения и петь. Долго ли, коротко ли, как говорится в народных сказках, но все обследования в сурдокамере были наконец благополучно завершены, и, получив положительную оценку за достойное поведение, я, обросший окладистой бородой, не похудевший, но и не потолстевший, вышел на долгожданную свободу.
Для проведения медицинских проб в термокамере использовалась обычная сауна, которую соорудили в подвале командного корпуса. Парилка нагревалась до 80 градусов, и испытуемый, облаченный в летный костюм и подпоясанный медицинским поясом, с датчиков которого записывались кардиограмма, частота дыхания и артериальное давление, занимал место «на полке», точнее, па поставленном и парилке стуле. Внутри этой «испытательной камеры» необходимо было просидеть не менее 50 минут или до того времени, пока параметры по давлению, пульсу и температуре (градусник испытуемому периодически через окошко вставляли в рот) не вылезут за какие-то установленные медиками пределы. К счастью, все мои параметры после такой «грелки» оказались в норме, и меня через час с небольшим выпустили на волю (с тех пор жаркую баню, построенную у себя на даче, я посещаю регулярно и с большим удовольствием).
Все-таки некоторые медицинские испытания показались нам совершенно излишними, а потому не без нашей помощи определенная часть стендов потом была упразднена.
В августе 1968 года нашу группу набора 1967 года в полном составе направили в район высокогорья в горах Тянь-Шаня. Задача нашего довольно длительного (трехнедельного) пребывания в горах была определена нашим медицинским персоналом и заключалась в том, чтобы узнать, как влияет на организм «новичков» длительная частичная нехватка кислорода и какая нагрузка при этом безопасна для здоровья. По заданию командования нам также необходимо было провести ознакомительные испытания некоторых предметов из состава носимого аварийного запаса (НАЗа) экипажа космонавтов (о котором более подробно речь пойдет в главе 7). Вся эта программа была предварительно согласована с директором Института высокогорья города Фрунзе (ныне Бишкека) Киргизской ССР Алиевым М.А., сотрудники которого взяли над нами шефство.
До Фрунзе мы (во главе с исполнявшим обязанности командира отряда космонавтов-слушателей Некирясовым Н.Ф.) летели на своем самолете Ил-14 довольно долго, около 13 часов, с посадкой и заправкой в Актюбинске. (В то время никаких границ между республиками не существовало.) Из Фрунзе, где мы прошли специальное медицинское обследование, нас повезли на автобусе в горы, на базу, расположенную в 130 километрах от столицы Киргизии и на высоте 3200 метров над уровнем моря. Дорога в направлении на город Ош шла все время вверх вдоль горной реки, которую мы пересекали несколько десятков раз. Стремительный водный поток, мощно бурливший рядом с отвесной скальной стеной, сопровождал нас на всем пути следования. Говорили, что до перевала на этой дороге сооружено не менее 80 мостов. Чем выше в горы, тем медленнее шел наш автобус - у него тоже наступало «кислородное голодание». На базу мы добрались только к вечеру. Солнце спряталось за горы, но было еще светло. База представляла собой несколько бараков, оставшихся от заключенных, которые когда-то рыли здесь тоннель. Этот наш высокогорный «приют» располагался на перевале Туя-Ашу и находился в нескольких сотнях метров от упомянутого трехкилометрового тоннеля, выходившего другой своей стороной на склоны гор Сусамырской долины. Рядом по камням бежал говорливый ручей, являвшийся результатом таяния снегов с окружавших нас снежных вершин. Их высота над местом нашего стояния была не более 1000 метров, и снег начинался от самого подножия этих белых пирамид. Вода в ручье оказалась необычайно вкусная и холодная (порядка пяти градусов тепла). Потом мы с Алексеевым сделали из камней запруду в этом неумолимом водном потоке и по утрам стали принимать освежающие ванны. Нам повезло с погодой: она практически все время была солнечной, и в результате многие из нас сильно обгорели. Так, нос у Алексеева стал по цвету похож на переспелый помидор. Обгоревшую под высокогорным солнцем кожу с носа и со лба он снимал пальцами. Даже у меня (а я на равнине никогда не обгораю из-за смуглой кожи) плечи стали побаливать. Иногда наступали и пасмурные дни с дождем, снегом и холодным ветром. Но такая непогода быстро заканчивалась, и опять выглядывало ласковое солнце.
Надо сказать, что высотное расположение базы сразу же сказалась на нашем самочувствии: дыхание стало более глубоким, появилась одышка, все стали ходить медленнее, а волейбол, в который мы решили поиграть на следующее утро, совсем не получился. Все пришло в норму через 5—7 дней, после акклиматизации. Недалеко от нас, всего километрах в двух, находилось два высокогорных озера с абсолютно прозрачной ледяной водой. Они подпитывались от таявших снегов с окрестных гор. На этих озерах как раз и проходили основные наши занятия под руководством инструктора, подполковника Киселева С.А. по испытанию гидрокостюма «Форель», использованию различных сигнальных средств НАЗа, работе с секстантом СМК-3 и планшетом «Нептун» по определению своего местоположения с помощью солнца или звезд.
В соответствии с программой часто проводились походы в горы по различным маршрутам. Во время одной из первых таких прогулок меня назначили поваром нашей группы. В середине перехода меня оставили на какой-то промежуточной площадке, чтобы я приготовил обед на всех. До назначенного времени приема пищи оставалось еще часа два, и я, не торопясь, разжег костер, соорудил из камней что-то похожее на мангал и стал греть воду. На мое удивление, жидкость в котелке довольно быстро закипела, и я насыпал туда гороховый концентрат. Но вот до прихода ребят оставалось уже не более получаса, а горох у меня никак не уваривался. Да к тому же я в ту же кастрюлю для вкуса набросал нарезанный дольками дикий лук, росший здесь повсюду. Он, проклятый, тоже не варился. Теперь я понял, что законы физики надо не только знать, но и уважать. На высоте, на которой мы находились, а это было около 4000 метров, вода в котелке кипела не при 100 градусах, как на равнине, а где-то при 80 по Цельсию. В результате несчастный горох мой, если его не замочить предварительно, хотя бы в течение суток, никак не мог свариться в не очень горячей воде. Не надо говорить, что суп мой оказался несъедобным и проголодавшиеся ребята плевались горохом и зеленым луком, пытаясь попасть в меня. Повар из меня не получился, пришлось снова уходить в космонавты.
В последний день нашего пребывания на базе наши шефы из Института высокогорья устроили нам праздник с автовыездом через тоннель в Сусамырскую долину. Нас вместе со всеми сотрудниками базы погрузили в два автобуса, и мы тронулись в путь. В головной машине ехал с нами довольно упитанный живой баран, который предназначался нам в подарок на шашлыки. С высоты перевала открывшаяся перед нами зеленая долина выглядела сказочно красивой. Мы спустились вниз и остановились около какой-то горной речки. Смотрим на воду, а там полно рыбы мелькает. Оказалось, что это «стреляет» форель. Сразу же попытались поймать ее руками — не получилось. Тогда принесли бредень, но и с ним ничего не вышло: течением воды бредень наполнялся, а рыба от него пулей убегала вперед, навстречу потоку. Подумав, энтузиасты решили загнать непокорную рыбу в заводь, расположенную рядом с рекой и сообщавшуюся с ней. Смекалка помогла, и далее все пошло по намеченному плану: мы этим бреднем выловили всю загнанную «в речной тупик» глупую рыбу.
К этому времени как раз и баран «отдался» полностью в руки умельцев — из него получился великолепный шашлык. После мясного изобилия пойманную рыбу стали жарить на освободившихся вертелах. А запивали мы все это кулинарное изобилие настоящим кумысом, который наши друзья привезли нам в 30-литровой фляге с пастбища из-под самого Фрунзе. Это кобылье молоко оказало на нас, не принимавших почти месяц ничего спиртного, довольно ощутимое хмельное воздействие. Некоторые ребята от благолепия даже запели.
В общем, наша первая командировка с длительным пребыванием в горах была успешно завершена. Мы приобрели реальный опыт, необходимый для проживания в таких условиях. Полученные навыки пригодились нам с Алексеевым (правда, не столько ему, бывшему альпинисту, сколько мне) потом, спустя несколько лет, когда мы проводили испытание лагерного космического снаряжения в горах Тянь-Шаня на Иссык-Куле (летом) и в районе города Алма-Ата (зимой и летом).
Процесс нашей общей подготовки заканчивался сдачей государственного экзамена, на основании результатов которого при положительной медицинской характеристике слушателям-офицерам присваивалось звание космонавта Военно-воздушных сил СССР. Наша группа сдавала госэкзамены летом 1969 года. Из двенадцати претендентов нас остались только 10 человек. Вначале (еще до экзаменов) «за нарушение режима пребывания» был списан Писарев В.М., а после экзаменов «за низкие знания» отчислили Белобородова В.М. Спустя некоторое время всей нашей «троице мушкетеров» — Алексееву В.Б., Бурдаеву М.Н. и мне — в октябре 1969 года присвоили очередное воинское звание «инженер-подполковник».
После успешного завершения медицинских испытаний и государственных экзаменов в нашей среде появилась поговорка: «Зачисляют в отряд космонавтов по здоровью, а спрашивают, как с умного».
Как и в прежние годы, во время своих отпусков я обязательно приезжал в спою родную Воздвиженку. Конечно, мое зачисление в отряд космонавтов являлось «государственной тайной», и п соответствии сданной мною подпиской о неразглашении сведений о своей службе я не мог своим близким даже намекнуть о том, чем я теперь занимаюсь. Приходилось говорить уклончиво и общими фразами, хотя все, конечно же, интересовались «подробностями». Вместо этого старался переводить тему разговора на воспоминания о своих детских годах. Как-то при одной такой беседе с родными мы вспомнили достаточно комичный случай или байку, рассказанную моей мамой.
В Лопатине проживала моя тетя Ганя (мамина сестра) с мужем дядей Федей. А через стенку, в этом же доме, жил родной брат дяди Феди, но как его звали, я уже не помню. Так вот этот его брат угостил как-то дядю Федю винегретом. Дяде Феде это необычное для него блюдо очень понравилось, и он решил такое же кушанье приготовить самостоятельно. Для начала он получил от своей жены совет, какие использовать продукты. Сделал все как надо и для заправки попросил у супруги подсолнечного масла. Занятая своими делами, тетя Ганя сказала мужу, где взять необходимое. Дядя Федя нашел бутылку, налил масла в приготовленный винегрет и стал есть. Однако, желая похвалиться своим удачным приготовлением, он подошел к жене с блюдом и предложил ей попробовать изготовленное им чудо кулинарии. Стоявшая у печки тетя Ганя повернулась к мужу, повела носом, понюхав винегрет, и спросила: «Ты, черт носатый, из какой бутылки масло наливал?» Действительно, нос у дяди Феди был длинный, как у дятла, как говорится, рос на двоих, да одному достался, а вот осязание у этого крупного органа было весьма слабое. Когда супруг показал бутылку, жена только руками всплеснула. «Так это ж елей (лампадное масло)!» Тут дядя Федя набросился на свою суженую с криком: «Елей, елей, туда себе налей, что ж ты мне сразу правильно не показала!» Он к тому времени уже успел ополовинить свой винегрет, не чувствуя своим длинным носом никакого специфического запаха. Да и со вкусовыми данными у него имелись проблемы. Как-то вечером, когда вся семья села за стол (у них были две дочери и сын), в общем блюде, как обычно, подали щи. Каждый своей ложкой слазал в эту посудину и попробовал еду на вкус. Оказалось, что в тот раз щи уже прокисли. Все тихо положили свои ложки на стол, не желая есть подпорченную пищу. Один дядя Федя, не глядя ни на кого, продолжал хлебать, пока не наелся. Только потом бросил ложку и с возмущением прокричал: «Опять прокисли!» Не берусь судить, как в такой большой семье, при пяти едоках, успевало испортиться что-либо съестное. Но про дядю Федю рассказывали еще много всяких других смешных историй, но ограничусь только приведенными выше.
Моя жена Людмила Ивановна на моей родине побывала только один раз, в начале нашей супружеской жизни. У нее сложились нормальные отношения с моими деревенскими родными, но ей, родившейся и выросшей в городе, не нравился ряд неудобств сельской жизни. Поэтому в деревню я отправлялся без нее, только со своими детьми. Сначала приезжал с дочкой Юлей, которая до 9-го класса успела постигнуть все прелести деревенского быта. Ей нравилось возиться со всякой домашней живностью во дворе, особенно с котятами и щенками. К тому же в деревне меньше было всяких запретов, а ласковое солнце, речную воду и чистый воздух можно было получать весь день. На нашей реке дочка научилась плавать. Потом я стал брать с собой сына Костю, родившегося в 1973 году. Начиная с четырех лет, он пропадал на колхозном поле с раннего утра и до темноты. Вместе с моим двоюродным братом Василием они с удовольствием «рулили» на тракторе «Беларусь».
Больше всего во время своих приездов на малую родину я общался со своим главным учителем и строгим наставником — старшим братом Алексеем. Помню, как он гордился моими успехами, когда я окончил сначала училище, а потом и академию. Он с нетерпением ждал моего приезда в отпуск и тогда уже ни на шаг не отпускал меня от себя. Ему нравилось мое присутствие у них в Николаевке, где они жили перед переездом в город Балашов. К этому времени он уже не работал в школе, находился на пенсии, а потому имел достаточно свободного времени. Каждый день мы отправлялись на нашу реку, где ловили рыбу или раков, причем домой привозили свою добычу буквально мешками. У брата к обеденному застолью всегда имелось что-нибудь из спиртного. С ним никто не мог сравниться в приготовлении самогона, причем тройной очистки и неимоверно крепкого. Этого напитка не требовалось много — уже после одной рюмки сразу чувствуешь себя навеселе. Постоянным и надежным другом Алексея являлся Мешалкин С.А., бывший ранее секретарем сельского Совета села Николаевка. Семен Александрович постоянно принимал участие во всех делах моего старшего брата. Надо еще отметить, что Алексей был не просто умным и талантливым учителем, который с успехом мог заменить любого преподавателя средней школы.
Он умел легко решать задачи из контрольных работ по математике и физике для бестолковых местных сельских начальников, которые заочно обучались в Саратовском сельхозинституте. Помимо всего прочего, Алексей также был и непревзойденным рассказчиком. Он много читал, особенно классическую литературу русских, советских и зарубежных авторов. Причем знал практически на память не только их произведения, но и саму жизнь известных авторов со всеми ее нюансами. Алексей любил обо всем этом рассказывать, завораживая излагавшимся сюжетом всех присутствующих. Как он бывал счастлив, когда его, буквально затаив дыхание, внимательно слушали.
Мне бесконечно жаль, что теперь у меня нет подобного собеседника. Слишком рано мой старший брат ушел в мир иной, не прожив и семидесяти лет. Алексей Степанович Порваткин умер в январе 1979 года в городе Балашов в кругу своей семьи, детей и родных. Я тоже провожал его в последний путь, приехав из Звездного городка. Царство ему небесное на том свете. Все мы, его родные и близкие, будем помнить о нем, пока живы.

Далее…