СОМНЕНИЯ

Обида росла непрерывно.

Контрасты рвали душу, превращая душевную боль почти в физическую. Впрочем, почему почти, если отсутствие необходимых приборов добавляло нам лишние рентгены, «дырки» в венах и на пальцах. Да и только ли в них.

Но все это было вторичным, а первичным — досада за них, талантливых врачей, годами позволяющих не уважать себя и свой труд, в который они вкладывали душу, отдаваясь любимому делу без остатка. Из месяца в месяц, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Двадцать пять лет жизни в космической медицине без праздников и выходных на 200 рублей, которые сегодня — в эпоху галопирующей инфляции — меньше тех семидесяти пяти, с которых начинал когда-то Михаил Петрович Кузьмин, интеллигентнейший врач-окулист, так умело поддерживавший меня все эти недели вместе с дирижером строгого медицинского оркестра Ларисой Михайловной Филатовой, работающей в клинике тоже с середины шестидесятых.

Лариса Михайловна — терапевт, и ничего удивительного в ее умении слышать тоны сердца я, конечно, не вижу. Но поражаюсь ее человеческому таланту слышать чужую душу, все оттенки сомнений и тревог. И в самый критический миг, когда ты уже готов сдаться, когда кажется, что вера в свои силы вот-вот покинет тебя, смычок скрипача каким-то неуловимым движением извлекает на свет родниковой чистоты звуки, манящие тебя в тот далекий, зовущий и загадочный мир, спрятавшийся за белыми облаками под куполом Вселенной. Ты оживаешь, и, чувствуя это, замирают медицинские скрипки и барабаны ортостолов, центрифуг, барокамер, подчиняясь руке терапевта, давая возможность окрепнуть в твоем организме удивительной музыке надежды.

Врачи — века будущего и аппаратура — века вчерашнего, которую они умудряются приспосабливать к требованиям времени болью своих сердец, лишенные малейшей возможности как-то изменить свою судьбу. Но ведь даже мы, прожившие с ними под одной крышей всего 5—6 недель, явственно чувствуем истоки всех бед, видим пути их преодоления. Так могут ли не знать их они. А если так, тогда почему молчат?

В поисках ответа на этот вопрос я вместе с Сергеем Жуковым еду на Хорошевку — в главное здание ИМБП, где уже ждет Валерий Владимирович Поляков. Кому как не ему, восемь месяцев проработавшему на орбите и занимающему ныне кресло первого заместителя директора института, развеять наши сомнения.

Мы спешим, перепрыгивая грязные лужи, и... сталкиваемся с административной машиной, официально носящей более благозвучное название — КПП.

— Мы вас не пустим, — изрекла, изучив мое журналистское удостоверение, чем-то напоминающая колобок надменная хозяйка железной калитки, ведущей отнюдь не к подножию волшебной камень-горы.

— Почему?

— Пропуск выписан на имя Юрия Юрьевича, а вы какой-то Юрiй Юрiович.

— Так это же на украинском.

— Не знаю. Чужими языками владеть мне не положено. И еще надо с вашим удостоверением разобраться, — она тянется к трубке стоящего на соседнем столике черного телефона, — по-моему, оно фальшивое.

— Интересно...

— Слово «пресса» пишется через два «С», а у вас — через одно. Сейчас выясним, что за грамотеи его делали.

— Я же объяснил — это на украинском.

— Проверим.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Жуков, успевший за время наших «переговоров» дозвониться Полякову, который приказал бдительному стражу порядка оставить меня в покое и пропустить к нему.

И вот сейчас Валерий Владимирович хмурится, слушая наши рассуждения о космической медицине, нервно постукивает карандашом по столу. И по этим нахмуренным — обычно задорно вздернутым — бровям ясно читается, что думал он обо всех этих проблемах сотни раз. А вот относительно их решений...

— Знаете, — прерывает он нас, — я расскажу сейчас одну историю, прямого отношения к нашему разговору не имеющую. Но она — ответ на ваши вопросы.

После полета пошел я в ЖЭК — телефон дома ставить, ибо, как Герою Советского Союза, мне он теперь был положен без очереди, тем более — сколько лет ждал. А там говорят: «Покажите свою героическую книжечку». Книжечку же, как назло, полгода не вручают — Кремль другими делами занят. «Нет еще книжечки», — говорю. А мне в ответ: «Будет — приходите». Я им: «Ну, нет» и достаю «Правду» с Указом. Посмотрели, почитали и отвечают, посовещавшись: «Не имеем права. Вдруг газета поддельная». Тогда я из портфеля им одну за другой — «Известия», «Труд», «Комсомолку»... А мне снова очень так вежливо: «Извините...»

Поляков замолкает, задумчиво глядя в поскрипывающее под порывами ветра окно.

— Нравитесь вы мне, ребята. Молодцы, что живете не только своими проблемами, а их, я знаю, у вас хватает, — это все так тихо, задумчиво. И вдруг резко, взрываясь, обращаясь ко мне. — А нос придется «ломать», и чем раньше, тем лучше. Потом, учти, может не хватить одного дня. Когда перед полетом хирурги сказали мне лечь на «стол», я лег, не думая. Это — Космос. Да, да, именно так — с большой буквы.

Поляков достает из письменного стола две свои фотографии, запечатлевшие его во время автоанализа крови на борту космического комплекса, и подписывает нам с Сергеем.

Читаю свою: «С самыми лучшими пожеланиями в задуманном. Персонально Юрию Крикуну. В. Поляков 22.02.90 г.»

Прощаемся, проговорив добрых четыре часа. Он задерживает мою руку в своей:

— Историю с телефоном я мог бы вам не рассказывать. Все, что делается в стране, вы и так видите.

Видим и решаемся написать с Сергеем статью, которая, может быть, хоть чем-то поможет нашему «детскому саду» и его обитателям.

Итак,

СКОЛЬКО СТОИТ ВРАЧ СМИРНОВ!

Недавно рассекреченный, но уже знаменитый, благодаря усилиям коллег-журналистов, «детский сад». Место прохождения медицинского отбора в космонавты. Почему мы снова беремся описывать его житье-бытье?

Нет, на сей раз мы не ставим задачу передать свои ощущения во время тяжких стендовых испытаний. Не собираемся повторять коллег, живописуя такие мелочи быта, как один унитаз на два десятка обследуемых мужчин и женщин, — в конце концов, мы дети своей страны и своего сурового времени. Оговоримся сразу: в этой статье читатель не найдет и критики в адрес врачей, их доброжелательность и профессионализм достойны восхищения.

Мы взялись за перо потому, что из-под медицинского колпака разглядели знакомые отвратительные уши Госпожи Административной Системы, увидели бедственное положение клиники, задумались о малоизвестном прошлом и неясном будущем космической медицины.

...Несколько месяцев тому назад Юрий Иванович Воронков на свои мизерные командировочные купил в Японии фонендоскоп. Этот эпизод, может, не стоил бы внимания, если бы руководитель лаборатории не находился в Стране восходящего солнца по просьбе Главкосмоса с целью отобрать японского космонавта-журналиста. Его «детский садик» не получил ни иены за осмотр четырех сотен кандидатов, поэтому фонендоскоп стал единственным трофеем «токийской операции» и доставляет радость владельцу и терапевту Ларисе Михайловне Филатовой по очереди.

Как, почему? Неужели эпоха хозрасчета в космонавтике не коснулась космической медицины? Увы. Чудо-врачи, благодаря которым космонавты не только не болеют на орбите, но и браво спускаются по трапу после многомесячной невесомости, специалисты, чьи знания высоко ценятся их коллегами в НАСА, НАСДА, Европейском космическом агентстве, чей опыт становится весомым доводом в пользу зарубежных городов-спутников и Марсианской экспедиции — эти врачи бедны, как церковные мыши.

Хирург Олег Алексеевич Смирнов вряд ли озабочен тем, какую шубку выбрать жене к 8 марта, и Оксфорд его детям не грозит. В свои 43 года он зарабатывает 240 рублей — это врач, через руки которого прошли тысячи претендентов на кресла бортинженера и космонавта-исследователя, который соединяет в себе знания специалистов по опорно-двигательной системе, кишечному тракту, мочеполовым органам, владеет методиками ультразвуковых исследований, — сочетание, ошеломляющее узкоспециализированных, высокооплачиваемых западных коллег. Впрочем, что Запад. Уборщица в клинике Святослава Федорова получает вдвое больше.

Но не о загородном доме грустит мягкий, покладистый врач-универсал. Он печалится о том, что не имеет аппарата ультразвука для просматривания полости носа и вынужден прописывать пациентам вместе с отоларингологом Эдуардом Ивановичем Мацневым рентгеновское просвечивание головы. Золотые руки доктора Смирнова пока не научились источать акустические волны. Снимком больше, снимком меньше — что за важность, скажет читатель. Авторы, приняв в ходе обследования по 20—25 лучевых инъекций и подсчитав дозу, избавились от подобной легкости мысли. Быстро узнали, что рентгеновская установка смонтирована из двух отживших свой век агрегатов. Подобно огнедышащему дракону, она светит не только на подследственный орган, но и по сторонам, отчего присутствующие на время съемки ретируются в коридор. Представляем, какие сомнения должны одолевать космонавтов, регулярно и помногу позирующих перед облучающим зевом. Они ведь ездят по миру и знают, что во многих случаях рентген заменен иными, безопасными пробами.

К сожалению, обследований, ведущихся в силу нищеты дедовскими способами и методами, в клинике не так уж мало. Взять радиоизотопное изучение накопительной функции почек и их архитектоники. В Японии радиоизотопы запрещено вводить в кровь специальным постановлением, потому что это может привести к нежелательным для организма последствиям. Трагедия 45-го года в Хиросиме и Нагасаки научила японцев осторожности. Чернобыль 86-го, похоже, не научил нас ничему.

Сегодня популярен лозунг — «Долой привилегии». Мы наслышаны про спецобслуживание и спецпайки в медучреждениях Четвертого Главного управления Минздрава СССР, но хотели бы засвидетельствовать, что в космической клинике, относящейся к тому же министерству, национальный герой Муса Манаров стоял, как и все, в очереди на общий душ и питался, как все, «спецпайком» на 2 руб. 31 копейку в день — для того, наверное, чтобы не зазнался и не раздобрел, учитывая ограниченные размеры скафандра.

Нищета — и в зелененькой пилотке медсестры Гали, которую — разовую — она носит, перестирывая, из месяца в месяц, и в разовых электродах, перепаиваемых с 1976 года, и в единственном унитазе на двадцать обследуемых мужчин и женщин, и в непрерывных выездах на сторону: на урологию возят в клинику Первого медицинского, к стоматологу — в 119-ю поликлинику, на эндогастроскопию ведут пешком за три квартала в больницу № 10. Все столичное здравоохранение «поддерживает штаны» отечественной космической медицине.

Отвези на барокамеру, отвези на центрифугу... Передай кровь на анализ, забери результаты... По подсчетам докторов, транспортные расходы составляют не менее 10000 рублей в год. Умножим на тридцать с лишним лет космической эры — давно можно было построить хорошее здание, где все под рукой, и не транжирить попусту время врачей и космонавтов. Вот уж поистине скупой платит дважды.

В чем причины всей этой нескладной жизни? Первое, что приходит голову,— они кроются в недостатках централизованного снабжения. Врачи пишут заявки в соответствующий отдел ИМБП, откуда сводная бумага поступает в Минздрав. Эта классическая схема, как выяснилось, давно дает сбои. Из сотен заявок, которые подавал окулист Михаил Петрович Кузьмин за 26 лет безупречной службы, ни одна (!) не удовлетворена. Оборудования мужает вместе со специалистом, далеко перешагнув за пределы комсомольского возраста.

Настольный периметр, к примеру, сделан в 50-е годы, а изобретен вообще в прошлом веке. За рубежом вместо него давно применяют компьютерный прибор «Перимат», который по изменениям поля зрения улавливает даже опухолевые процессы в коре головного мозга. «Будь у нас этот аппарат, — считает Михаил Петрович, — Левченко, возможно, был бы жив» (Летчик-испытатель Анатолий Левченко, участник программы «Буран», скончался через полгода после космического полета от опухоли мозга, которая, как показало вскрытие, еще до старта поселилась в нем).

Признаться, для нас оказалось неожиданностью столь малое внимание Минздрава и института к нуждам «детского садика». Мы привыкли к тому, что в космонавтику отдается самое лучшее. Может быть, сбой произошел на каком-то несчастливом этапе развития?

Вернемся на минутку к истокам. Клинический отдел создавали академик Андрей Владимирович Лебединский, а затем академик Василий Васильевич Парин. По всей Москве собирали лучших специалистов. Была бурная весна космической эры. Быстро оснастили отдел аппаратурой, которая была доступна, на скорую руку подготовили помещение. В сотворении первых космонавтов забыли об условиях работы. Но время шло, врачи работали исправно, и их проблемы постепенно отошли на второй план. В ИМБП разрастались другие направления. Говорят, что академик Олег Григорьевич Газенко, будучи директором, вообще хотел отдать первичный отбор на откуп районным поликлиникам. В 1972 году отделу временно предоставили двухэтажное здание детского сада, и с тех пор здесь идет «временная» постоянная жизнь, без смены мебели и без капитального ремонта.

И все же, вряд ли можно списывать все неудачи на одного или группу конкретных руководителей. Чиновник ведь, даже самый душевный, если и сам вышел из специалистов, не сталкивается каждый день с твоими нуждами, они для него не кровные. Госпожа Административная Система и здесь, в легендарной космонавтике, обнаруживает свою несостоятельность. Во владениях Госпожи специалист оказывается бесправным: труд его ничего не стоит, а из свобод остается одна — свобода работать спустя рукава. Человек творческий, болеющий за дело, лишен и этой привилегии.

Очевидная мысль в том и состоит, чтобы доктор Воронков не зависел от распределения сверху, а деньги для себя зарабатывал сам. Он готов продавать своим и зарубежным покупателям разнообразнейшие методики поддержания работоспособности людей экстремальных профессий. В этом смысле его отдел напоминает многие советские институты, на полках которых пылятся разработки, технологии, «ноу-хау». И так же, как и в любой науке, то, что сегодня профессор Воронков может продать за миллионы в твердой валюте, завтра не будет стоить ломаного цента — не надо забывать, что мир не стоит на месте.

Воронков давно мечтает о Центре здорового человека, где его коллектив сможет с большой пользой для себя и для государства проводить работу не только с космонавтами, но и людьми иных экстремальных профессий: спортсменами-профессионалами, подводниками, высокогорными монтажниками, операторами сложной техники. Некоторые западные авиакомпании, например, готовы заключить с ним контракт на обследование диспетчеров аэродромов. По роману А. Хейли «Аэропорт» многие, наверное, представляют высочайшие нагрузки, выпадающие на долю таких операторов.

Методики поддержания работоспособности при ограничении подвижности, способы восстановления духовных и физических сил, проверенные на орбите и на земле врачом-космонавтом Валерием Владимировичем Поляковым, пригодились бы на кораблях, в шахтах, в хирургических отделениях. Многое смогли бы перенять специалисты сходных по профилю клиник — врачебно-физкультурных. Не в этом ли должна состоять конверсия космической медицины в народное здравоохранение?

«Детскому саду» не привыкать работать широким фронтом. Подчиняясь специальному постановлению Совета Министров СССР, здесь уже много лет бесплатно обследуют акванавтов и спортсменов. Сегодня — это повинность, оброк, сопряженный с перегрузками персонала и разными неприятностями. Забрали вот «на время» ультразвуковой аппарат «Тошибу» пираты из глубоководной нефтеразведки, относящейся к Миннефтегазстрою, а вернуть забыли.

Пойдут на счет заработанные деньги — появится возможность купить доктору Вадиму Алексеевичу Горнаго второй велоэргометр, и завхоз по совместительству инженер Николай Дмитриевич Вихарев перестанет краснеть по поводу отсутствия снеговых лопат (не дай бог, плюхнется кто-то на скользком, ребята молодые, они больше на звезды смотрят, чем под ноги). И прекратится изматывающая душу переписка с министерством по поводу нового строительства: директор сам найдет подрядчиков, сам утвердит проект. Тогда и для психолога Ирины Борисовны Русаковой кабинет найдется, не станет она больше работать с кандидатами в космонавты в коридоре.

И быстро узнает Воронков, сколько стоит на самом деле хирург-универсал Олег Смирнов, и во что оценить собственную заграничную консультацию, скажем, по проекту «Джуна», и как привлечь лучших выпускников медицинских вузов, и на какие средства послать их стажироваться в мировые центры.

Займется, наконец, исследованиями по вестибулогии и отоневрологии уважаемый всеми космонавтами и астронавтами мира Эдуард Иванович Мацнев. Заменит свое знаменитое кресло КУКа на усовершенствованное — на-какой-нибудь «Стилевернер» или «Расию». Современная диагностическая аппаратура приближает осуществимость идеи, которую высказал еще академик Лебединский: не выискивать с гигантским отсевом абсолютно здоровых людей (один на сотню, как показывает статистика), а определять допустимый для космоса уровень патологии. Иными словами, не списывать в порядке перестраховки ценных специалистов, вызывающих сомнения врачей асимметрией какого-нибудь нерва или смещением зубца на кардиограмме.

Космонавты от хозрасчета не останутся в накладке. Заплатило за них предприятие — будьте добры, обеспечьте комфорт, и введите медицинскую историю в компьютер, и не травмируйте лишними уколами в вену, и не вбивайте в глотку, как шомпол, зонд, едва ополоснутый под краном после желудка товарища.

Журналисты убеждены: в космической медицине, как и во всей космонавтике, должно наступить время перемен.

Без перемен не будет будущего.