28 февраля 1990 года — день 330-й
по космическому календарю. Утро.
Москва, ИМБП МЗ СССР.
Если бы не маячащий на горизонте космический полет, меня бы в эту комнату даже «Мерседесом» не заманили. Аккуратно выложены в ряд иглы и иголочки, тампоны, шприцы, какие-то железные наконечники. Фу-ты, ну-ты, ни дать ни взять — средневековая камера пыток.
В углу на обыкновенном, заваленном сотней отчетов письменном столе закипает на электроплите кофеварка, над которой колдует Эдуард Иванович Мацнев.
— Спешить не будем, — он жестом приглашает меня садиться. — Сначала кофейку попьем. Ты в зернах будешь или растворимый? Тогда я чайник вскипячу.
Ох, Эдуард Иванович. Душевный вы человек. Я благодарен вам за эту, пусть и искусственную, непринужденность, за небрежно — но так, чтобы заметить, — брошенные на стол часы, секунда за секундой отсчитывающие так нужное вам перед сегодняшним, решающим наши судьбы ВЭКом, время. Я внутренне аплодирую вашему такту и гостеприимству, успокаивающему мое напряженное сознание, притаившееся в голове испуганной ланью.
Мы говорим ни о чем, вы усыпляете мою бдительность. Я с удовольствием, мелкими глоточками пью кофе и полностью расслабляюсь, выставляя вам по этике человеческих отношений высокие баллы. Минут через пять я уже не боюсь предстоящего прокола и вставляемого в правую ноздрю тоненького прутика с кокаином.
Но вечной пауза быть не может. Ополоснуты чашки, закрыта на ключ дверь и толстая, размером с восьмикопеечный шариковый стержень игла упирается в ломкую хрящевую стенку носа.
Малоприятный, будто напильником по зубам, звук и ... даже нет времени вскрикнуть, обидев гортанным «а-а-а» руку мастера, уже успевшего заполнить гайморову полость желтоватым йод-липолом, который выступит в роли контрастного вещества на рентгеновском снимке.
Задранная вверх голова... Щелчок аппарата и такие долгожданные слова доктора медицинских наук:
— Все в порядке. По моей линии вопросов к тебе нет. Я готов, подписать заключение.