21 февраля 1990 года — день 323-й
по космическому календарю.
Москва, ИМБП МЗ СССР.
По средам на ВЭК перед выпиской всегда вызывают неудачников, чтобы облечь в какую-нибудь яркую, хрустящую упаковку не устраивающий врачей диагноз.
Сегодня позвали меня. Я сижу посреди кабинета заведующего отделом по отбору космонавтов Юрия Ивановича Воронкова и впервые вместо сочувствия ощущаю вокруг себя сжимающий душу вакуум. Врачи сердятся, это нетрудно понять по их отсутствующе-обиженным лицам, говорящим мне, что я не оправдал их доверия: «Мол, возились со мной, возились...»
Становится страшно, а вдруг и вправду сейчас выпишут. Приходит же когда-то конец даже самому ангельскому терпению. В этот миг я уже, похоже, согласен и на казавшийся вчера отбойным молотком штуцер, которым не в носу — в асфальте дырки ковырять, и на не обремененного титулами Зазу Николаевича, и на все остальное, против чего организм безоглядно восстал накануне.
Мне захотелось показаться сильным и, не ожидая приговора, самому спросить у Воронкова о своей дальнейшей судьбе. Но слова испуганно замерли на губах, цепляясь за наивную надежду, что от сказанного глазами можно всегда отказаться, сославшись на недогадливость. Пауза затягивалась, и из наступившей в кабинете тишины возник пронизывающий внутренности холод, который стальной оболочкой спеленал тело. Потом- панцирь с шипением растаял в проступивших под рубашкой огненных каплях, и вздувшаяся мурашками кожа стала ватной, бесчувственной, напоминая о себе только в ногах выпирающими айсбергами коленей. Эксперты пристально смотрели мне в лицо и... молчали. А из их молчания безобразным чертополохом прорастало подозрение, что меня сейчас заживо похоронят.
И тут... Юрий Иванович неожиданно улыбнулся.
— Что, испугался? То-то. Иди. Я тебя потом вызову.
Это амнистия, после кровавого сеанса психотерапии. Я приказываю себе подняться и, стараясь не особенно раскачиваться на все еще непослушных ногах, выхожу в коридор. «Да... так и до инфаркта недолго».
И все же я благодарен доктору Воронкову за этот его просто блестящий шахматно-медицинский ход конем. Иначе, наверное, на грешную землю меня было не опустить. Будь моя воля, я бы обязательно присвоил вам докторскую степень и в области психологии, уважаемый Юрий Иванович. А впрочем, зачем она вам, кардиологу, знатоку человеческих сердец.
Он догоняет меня в конце коридора и по-отечески обнимает за плечи, вселяя уверенность в безоблачное завтра.
— Я попросил Эдуарда Ивановича, чтобы он лично здесь, в клинике, сделал тебе прокол. Все будет хорошо. Главное — не волнуйся.