ПОЗИЦИЯ

Он не щурится в ярких лучах юпитеров — привык давать интервью. В Америке и Германии, Австрии и Японии, Италии и Англии. Где только не приходилось отстаивать, спорить, выступать, порою держать оборону. На сценах театров в 50 странах мира идет его необласканный в нашей стране чернобыльский «Саркофаг», догоняет его по количеству премьер и недавно написанная «Дача Сталина». А еще «не отпускающая» уже столько лет публицистика, плюс встречи, симпозиумы, конференции, а еще «съедающая» день за днем газетная текучка, предельно мобилизующая мозг роль выпускающего. У редактора отдела науки «Правды» лауреата Государственной премии СССР Владимира Степановича Губарева — крестного отца нашей программы — очень много обязанностей. Вот прибавилась еще одна — конкурс журналистов. И, конечно же, с кем как не с председателем Космической комиссии СЖ СССР поговорить о его участниках, задачах и перспективах.

«Настораживается» в руках оператора Юрия Бордакова телекамера, «оживает» под пальцами звукооператора Тани Иотко магнитофон, и наша беседа откликается эхом в сложных символах все помнящей магнитной пленки.

— Владимир Степанович! Начну с вопроса моих коллег, который они по нескольку раз на дню задают друг другу: почему «Правда» ни разу не опубликовала список всех журналистов, допущенных после амбулаторного обследования к финалу?

— Ответ очень прост. Вы здоровый человек?

— Будем надеяться...

— Конечно, будем, но подождем окончательных результатов отбора и заключения ВЭКа, который уже забраковал многих. Если помните, у нас на первом этапе была девушка. Ее признали негодной к подготовке, и она вынуждена бросить работу и скрываться на Медео, потому что в редакции извели вопросами. Злых людей хватает. Да и добрым, искренне сочувствующим неудаче, объяснять, что в детстве у тебя была болезнь, не позволяющая работать на орбите, тоже не очень приятно.

— Но рано или поздно список все равно придется обнародовать.

— Мы опубликуем фамилии тех, кто реально будет претендовать на полет. Ту ударную шестерку, которую отберут для тренировок в Звездном.

— А по каким критериям из этой группы будет отобран космонавт? Что будет главным для Космической комиссии — сила представляемого им печатного органа, национальность, партийность?

— Самым главным экзаменом для всех будет нравственный. Скажу откровенно: поведение некоторых кандидатов на полет для меня полная неожиданность. Я разочарован, хотя, может быть, они идеальны с точки зрения здоровья и даже с точки зрения творчества, но по некоторым нравственным показателям их нельзя допускать к Космосу. Мы ведь еще должны думать, как будет вести себя человек после приземления. Я знаю всех космонавтов — советских, американских, западно-европейских и должен сказать, что очень не многие выдержали послеполетное испытание славой. Как менялись люди... Сколько судеб сломлено... Поэтому после решения Главной медицинской комиссии мы основательно обсудим каждую кандидатуру с психологами. Все, в общем-то, открылись. Да иначе и не могло быть, в такой обстановке скрыть свои человеческие качества невозможно.

— Владимир Степанович, вы организовали Космическую комиссию, стали у ее штурвала, помогаете нам, молодым. А у вас самого не болит душа, не хочется шагнуть к космодрому? Ведь вы один из старейшин космической журналистики?

— Ох, Юра, Юра... Если бы у меня лет двадцать назад спросили: «Хочешь лететь в космос?» Я бы ответил: «Хочу». А сегодня... Когда-то я сказал, что буду вплотную работать в этой области до 25-летия полета Юрия Гагарина. А ведь еще до него начинал и встречал первого «космонавта» — собаку Чернушку. Вы, наверное, и не помните о такой...

— Нет, конечно. Я еще тогда не родился...

— ...поэтому главная цель конкурса не в том, чтобы послать на «Мир» журналиста. Я всегда был твердо убежден, что задача нашего проекта приобщить к космосу и космонавтике вас, людей нового поколения. А сам полет для меня — это приятный символ, потому что он навсегда останется в истории человечества. И все же большего внимания, думается, должен заслуживать не тот один, кто сядет в ракету, а его сподвижники — двадцать, тридцать ребят, пришедших нам на смену, которым предстоит донести до потомков рассказ о самом великом событии второй половины XX века. Поверьте, пройдет 10—15 веков, и наше столетие назовут космическим. Просто мы, поглощенные суматохой будней, об этом сегодня не задумываемся. А надо бы!

— И все-таки, если бы в космос полетел Владимир Губарев, что бы он сказал людям с орбиты?

— Как-то об этом не задумывался. Но я уже столько сказал людям на Земле, что у меня складывается впечатление, будто сам не раз летал. Ведь не случайно многие космонавты говорят: «Ну что тебе объяснять — ты лучше нас знаешь». И, действительно, часто оказывается, что я знаю больше ребят, которые слетали. Дело в том, что для них космос довольно короткий промежуток жизни — пять лет, иногда десять. А у меня — целых тридцать. Я ведь встречался и работал с такими людьми, с которыми вы, увы, никогда не встретитесь,— с Королевым, Келдышем, Янгелем, Исаевым...

— Владимир Степанович,, а вы уверены, что полет состоится?

— Знаете, весь этот конкурс — сюжет для хорошей пьесы. В прежние годы наш полет просто не мог состояться. Поэтому, когда мы отобрали кандидатов, главная цель заключалась в том, чтобы вы могли ездить на космодромы, бывать в Центре управления полетом, короче, увидеть все своими глазами, так как многие журналисты, прожив жизнь, так и не побывали на этих объектах, хотя постоянно о них пишут. Так вот. Мы хотели открыть вам дверь, в которую не удалось войти вашим предшественникам. Для меня это было самое важное. А дальше... Дальше я надеялся на Его Величество Случай, потому что хорошо осознал, что такое огромная космическая машина.

И вот час пробил. Когда в «Правду» на встречу с редколлегией газеты приехал Михаил Сергеевич Горбачев, я спросил у него, до каких пор мы все в нашей стране будем распродавать: нефть, газ, идеи и даже престиж? Ведь существуют же святые понятия, которые нужно оберегать как память. Я сказал ему: что бы там ни происходило в нашей стране, как бы ни оскверняли прошлое, мы всегда будем гордиться, что у нас были Пушкин, Толстой, Ленин, первый спутник и Юрий Гагарин.

Михаил Сергеевич это очень быстро понял, и мы приобрели сильного сторонника.

— Владимир Степанович! С одной стороны, я знаю, вы осуждаете коммерцию в космосе, а с другой — проект «Космос — детям» призван заработать миллионы. Как это у вас сочетается?

— Для меня деньги — не главное. Есть вещи, которыми нельзя спекулировать. Я давно спрашивал у руководителей космических ведомств: сколько нужно им на нас заработать? Полет стоит десять миллионов. Мы дадим им сто, которые получим в другой области. Коммерция в проекте для меня второстепенная вещь. Заработаем что-то — хорошо, поможем детям. Не заработаем — мы поможем им гораздо больше, если первым полетит советский журналист. Это несравнимые категории, ибо дети должны воспитываться в гордости за себя, за свою страну и ее великий народ. Это самое главное. Вот тот взнос, который мы с вами делаем. Потому, когда речь идет об искусстве, образовании, культуре и космосе, не только безнравственно, но и глупо переводить все в рубли или доллары. Это делают только убогие, примитивные люди, не понимающие, что нет ничего дороже воплощенных идей. Сколько стоит полет Гагарина?

— Бесценен.

— Вот и все. Остальное уже попутно. Поэтому, когда в прошлом году космические ведомства бросились продавать всех и вся, я смотрел на них с сожалением. Обратите внимание на американцев. Великие коммерсанты, они не продают свое национальное достоинство и свой престиж. Они торгуют всем кроме своего флага, гордости нации, того, что составляет так называемую американскую ценность.

И, может быть, перестройку и все экономические и прочие реформы надо начинать не с создания кооперативов, а с анализа того, чем мы, советские, гордимся, что есть наши национальные реликвии, чем мы воистину дорожим.

— Камера, стоп! Всем службам спасибо.

12 минут 46 секунд столь нужной для фильма беседы. Правда, в картину войдет не более двух. Ох, как сложно будет выбирать, Владимир Степанович!

Далее…