Поэтом можешь ты не быть

ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ

13 января 1990 года — день 284-й
по космическому календарю.
Москва, ИМБП МЗ СССР.

Как вставать каждый раз
Тяжело бывало!
Поцелуями нас
Мама поднимала.
А отец приносил
Таз с пушистым снегом.
«Ну, сыны, — говорил, —
Налетай с разбега!»
И в унтах за забор
Я перелезаю.
Там лесной косогор
Гриву растрясает.
Ах ты, спор с тягуном,
Вкус пурги и пота!
Мамин вздох за столом:
«Ешь! Худой ты что-то...»
Уж давно по утрам
Мне не дарят снега.
И бужу себя сам:
«Налетай с разбега!»

Эти стихи Сережи Жукова будят нас каждое утро лучше будильника. Мы сладко потягиваемся и ежимся, пряча носы под одеяла, наблюдая, как наш друг, притащив с улицы ведро снега, устраивает себе «баньку по белому».
Сережка — гений. Ко всем своим талантам он еще пишет неплохие стихи, обещая с годами вырасти в незаурядного поэта. Сколько раз Сергуня подбивал нас, отбросив стеснения, устроить литературный вечер и поделиться поэтическими опусами. Все как-то не получалось. Но сегодня сама судьба, обнаружив в нашем расписании выходной, послала нам «вечер знакомств». Сперва позвонил отец и после обмена новостями сообщил, что написал мне для поддержки духа стихотворение, которое назвал «ВЕРЮ, ТАК БУДЕТ...»

Она стоит стройна и белокура
И ждет, как девушка, свидания с тобой,
Чтоб взявши старт в степи у Байконура,
Подняться в космос над Землей родной.
Ты твердым шагом ранним зимним утром
Приблизишься к заветнейшей черте.
Она, паря, сверкая перламутром,
Помчит тебя к космической мечте.
С орбиты рай увидишь ты волшебный.
И репортаж о нем расскажет твой:
Земля, земляне, — это дар Вселенной,
Ее хранить должны, как дом мы свой.
И, приземлившись вновь у Байконура,
Ты, к матери Земле всей припадя душой,
«Прими назад меня, — ей скажешь, Юра, —
Я часть тебя, я колосок земной».

Слушаю отца и вспоминаю другие, посвященные мне строки, которые он записал в свою поэтическую тетрадь без малого 26 лет назад.

Ты пока еще совсем малышка,
И в ручонках силы нет мужской,
Но уже мечтаешь, как мальчишка,
О полетах в космос, дорогой.
Годы пролетят так быстро, милый,
Что, и оглянуться не успев,
Станешь взрослым, сильным ты мужчиной.
Будешь, верю, ты умен и смел.
Много славных дел ты сможешь сделать.
Хоть порой, знай, будет нелегко.
Если что-то нужно переделать,
Переделай, не бросай его.
Труд, терпенье, вера в правом деле —
Полпобеды на твоем пути.
Будь же тверд, идя к заветной цели,
А достигнув, продолжай идти.

Они мне часто помогали в жизни, помогут и здесь, когда станет совсем невмоготу, когда нервы будут на пределе, когда не захочется ничего — ни конкурса, ни космоса, и родной дом, как оазис в пустыне, начнет мерещиться по ночам. Но я выстою — и во многом благодаря этим строкам.
— Ты скоро? — это отправляется на пробежку Андрей Тарасов. — Догоняй.
— Сейчас иду.
...Вдох, выдох, вдох, выдох — поскрипывает под ногами снег в такт шагам бегущего Тарасова. Зачем тебе в сорок восемь космос, Андрюша? Тебе, патриарху космической журналистики? Ты знаешь об этом больше многих космонавтов, ты написал о них самих тысячи статей. Мы зачитываемся твоими романами, которые притащил из библиотеки настырный оптимист Жуков. Дома тебя ждут любимые внучата Тоша и Паша, а в редакции «Правды» — пишущая машинка с почти уже законченной новой книгой.
Тебя знают миллионы взрослых, тебя любят миллионы мальчишек. Они наизусть выучили твою первую повесть, ставшую художественным фильмом, «Танки любят идти напрямик». Ты известен на Западе и на Востоке. И сам мистер Джим Оберг, автор знаменитейшего бестселлера «Советские катастрофы», мчится за сотни миль в аэропорт Кеннеди, чтобы пожать твою руку у трапа самолета.
Но ты бредишь бездной и заражаешь космической болезнью всех нас, очутившихся на медицинском «острове», расположенном за неказистым забором на улице Габричевского, 7. Наш остров невелик, одним своим боком он зацепился за замерший канал, ведущий к Москве-реке, другим — за текучее Волоколамское шоссе, которое мы упругой рысцой форсируем каждый день, прежде чем вбежать в старый парк. В нем некогда отдыхал перед последним рывком к Кремлю мятежный Лжедмитрий. Чуть дальше, в сторону железнодорожного полотна, можно найти старые доты. Здесь проходила линия обороны столицы. Здесь стояли насмерть советские солдаты.
Мы возвращаемся с пробежки. Удобно устроившись в кресле в маленькой гостиной «детского сада», гоняет чаи с Жуковым Света Омельченко, пришедшая проведать нас перед собственным вселением. Узнав, что у нас намечаются литературные чтения, тут же настораживается: «О космосе?» — И о нем,— отвечаем. — А почему ты собственно так волнуешься?
— Да, просто пишут разное. Вот Леня Корнилов из «Рабочей трибуны» написал стихи, читать стыдно, и она достает из сумки сложенный вчетверо листок бумаги.
КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ
Космический корабль стартует в Байконуре,
И рукоплещем мы, не замечая, как
Космический корабль дерет с нас по три шкуры
И кровушку сосет у нас, как вурдалак.
Он, в принципе, комар, взбухающий на крови, —
Напился и пошел в космический полет.
В нем сила наших мышц и мощь наших калорий,
Которых на Земле нам так недостает.
Поддерживать штаны уж нету мочи, братцы.
И нет костюма, чтоб представиться в гробу.
По матушке-Земле нам не на чем кататься,
Поскольку вылетаем мы в космос, как в трубу.
Когда такая жизнь, на что нам этот космос?
Один летит туда, а весь народ — в кювет.
А вот Кувейт туда совсем не кажет носа,
Зато, как в масле сыр, катается Кувейт.
Эй, господа-творцы, давайте мыслить строже.
Мы доказали, что из кожи лезть могем,
И вылезли совсем. А как обратно, в кожу?
Упрятать свой скелет? Раскинули б умом!
Товарищи в ЦК, давайте мыслить строже,
Не будьте против за Кремлевскою стеной.
Рожденный ползать, он летать, конечно, может —
Мы доказали всем, но страшною ценой.
Космический корабль стартует в Байконуре.
И рукоплещем мы, не замечая, как
Космический корабль дерет с нас по три шкуры
И кровушку сосет у нас, как вурдалак.

Мрачнеем. Мы — не из корниловской команды. У нас другой взгляд на космос, иначе нас бы не было здесь. Впрочем... Наверное, в жизни нужно замечать и плохое. Мы забываем о Лене Корнилове и пускаемся по ступенькам памяти в долгий поэтический путь. Звучащие в вечерней тишине строки роднят нас с Сережей еще больше.
Сергей Жуков

ГРЕЗЫ НАД КНИГОЙ

I
Мерцают святочным огнем
Бездонные поля.
Мне снится сон. Во сне моем
Рождается Земля.
Там пляски пламенных дождей,
Крушенье тяжких гор.
Там ураганов и морей
Невиданный раздор.
Змеится лавы жаркий след.
Пустыни в пыльной мгле.
А вот и Жизнь! — зеленый цвет
Разлился по Земле.
Вздыхают сонные леса.
Гниенье и пары.
Я слышу предков голоса!
Костры... Костры... Костры...
II
Сметает время города,
Царей и острова.
Но раскалится иногда
Шальная голова.
Подбросит к небу звонкий крик,
Измыслит пару строк
И станет пылью. Но — смотри:
Не гаснет огонек!
Зернистой пленкой светлячки
Из Прошлого текут.
Природы чудные станки
Ковер Сознанья ткут.
Звучит космический закон
В движении огня.
Он смутно слышен. Связь Времен
Проходит сквозь меня.
Во мне живут курчавый грек,
Арабский книгочей,
Чижевский, Рерих, Улугбек,
Коперник, Галилей.
Во мне их мысли и дела.
Пульсирующий гам.
И бесконечность замерла,
Внимая их шагам... III
В чаду всемирных катастроф
При треске старых стен
Идет брожение умов,
Их битвы и обмен.

Чуть Байконура гром затих,
Дрожит флоридский мыс.
То современников моих
Бушующая мысль.

И микрокосм вселенной стал,
Ангстрем в ней — свой парсек…
Велик и сколь безмерно мал
Во знаньи человек!

Вопросов вечных круговерть
Несу, как предки, я.
Тьма. Свет. Рожденье. Жизнь и Смерть.
Загадки бытия...
Юрий Крикун У СУМАСШЕДШЕГО В ГОСТЯХ
Я был у сумасшедшего в гостях.
Сказали мне: — Старик, он — холостяк.
Просили, если сможешь, напиши,
Что делает один в глухой тиши.
К нему приехал я,
Он улыбался.
И что-то о Шекспире говорил
И даже женщинами, ну, ...не увлекался.
Не ел, не пил, не пил и не курил.
Я помню странный спор о черных дырах,
«Как в космос хочется!» —
Зачем-то он сказал.
Потом, забыв про все, забыв про телевизор,
Он Лунную сонату мне играл.
Мы спать легли.
Не спалось.
Он метался. Во сне кричал,
И, губы плотно сжав,
Он как-то очень странно улыбался,
И тихо,
Неестественно стонал.
С утра к нему весь день друзья звонили
Он каждому, чем мог, тем помогал.
Кому привез лекарство из Каира,
Кому-то что-то нужное достал.
Он радость доставлял
Кому как мог.
На даче у родителей возился,
Испек соседке яблочный пирог
И провожать меня домой
В такси явился.
Просил, чтоб снова я к нему приехал.
Что будет ждать и что покажет мне
Машину времени, что сделал на утеху,
И вечный двигатель — на письменном столе.
Сергей Жуков ЛЮБИМАЯ
Я словно вижу — солнце, и лиман,
И тоненькое матовое тело
Твое.
Оно вздымалось так несмело
И падало
На грубую доску,
Горячечным дыханьем дополняя
Шлепки волны
На мост, лизавший снизу...
(В купальню, что на сваях,
Мы взошли
И растворились в воздухе прозрачном)
Вверху — ветра и космос,
А под нами —
Древесный тонкий слой и глубина.

То жарко нам, то свежий ветерок
Пожары, нас объявшие, сжимает
В пылающий у пояса объем,
Мурашками захватывая кожу.

Спина твоя в изгибе, как змея,
Приподнималась плавно,
И соски
Показывались, трепетны и алы,
И жаждущая скользь раскрытых губ
К моим губам тянулась.
Купальня, точно Ноя хрупкий плот,
На пласт зыбучий мягко навалилась,
И мы, покачиваясь, плыли в ней одни.

Нагретый пол дощатый отливал
Великолепной серостью титана
И нехотя тепло нам отдавал.
А солнце
За лиманом
Опускалось
В зеленую и дымчатую степь,
Краснело, бросив взгляд неосторожный...

Крик чайки, блики света, ты и я.
Весенний вечер майский.
Юрий Крикун А ЗА ЧЕРТОЙ...
Вот с полосы уходит в небо номер «первый».
Через мгновение за ним — «второй».
А за чертой нужно иметь стальные нервы,
Чтоб до созведия дотронуться рукой.
Мы не прощаемся, а весело глядим.
Мы улыбаемся и только повторяем,
Что возвратимся, небо покорив,
И привезем его на Землю вместе с нами.
Но если вдруг вернутся самолеты,
И среди них не будет одного,
Стартующие поутру пилоты,
Дотронутся до сердца твоего.
Ты не грусти, что не вернулся друг.
Пилоты никогда не погибают.
Случается их небо забирает,
И в жизни наступает новый круг.

Далее…