10 января 1990 года — день 281-й
по космическому календарю.
Москва, ИМБП МЗ СССР.
Пелетон дремал на поворотах, напоминая яркую чернильную кляксу, лениво расползающуюся по тетрадному листу. Спираль дороги все неумолимее ползла вверх, и дыхание гонщиков лакмусовой бумажкой проявляло ее на потных, обветренных лицах, несмотря на то, что скорость по-прежнему была невысокой.
Я повернул голову в поисках капитана сборной Василия Жданова, почти все время «висевшего» у меня на колесе, потом поискал глазами чемпиона мира Александра Зиновьева. Не видно.
Вместо них рядом со мной почему-то ехал, устало глотая пересохшими губами густой горячий воздух, Сергей Жуков, успевая на ходу править бог весть откуда взявшиеся здесь, на шоссе, журнальные гранки, а чуть впереди пыхтел, таща притороченную к велосипедному седлу пишущую машинку, тассовец Андрей Филиппов. «Мужики, вы что, с ума посходили?» — кричу им я, чувствуя, как спускает спекшаяся о плавящийся в солнечных лучах acфальт трубка.
Останавливаюсь, ожидая «техничку», и вдруг вижу, что бежит ко мне совсем не главный тренер команды Александр Михайлович Гусятников, а наш терапевт Лариса Михайловна Филатова и врач Вадим Алексеевич Горнаго.
— Где Гусятников? — удивляюсь.
— Он Ларисе Михайловне тебя поручил, — перекрикивает характерный стон спиц Вадим Алексеевич. — А я — за механика.
Вновь налегаю на педали, пытаясь догнать товарищей, которые уже скрылись за ближайшим пригорком. «Тоже мне друзья, — чертыхаюсь. — Вот в сборной ни за что бы не бросили, наверняка, кто-то остался бы до группы подвезти».
Ни на секунду не опускаюсь в седло, работая до седьмого пота, пытаясь все-таки наверстать упущенное, с ужасом замечаю, что почти не двигаюсь с места, и лица спортсменов вокруг вес какие-то чужие, незнакомые. Но вот и они исчезают за горизонтом, оставляя меня один на один с безбрежной змеей асфальта, поглотившей далекие отзвуки гонки. «Неужели я так слаб», — думаю и замечаю, что у моего велосипеда вместо заднего колеса странная железка и что это и не велосипед вовсе, а тренировочный велоэргометр, который неизвестно как подсунул мне, меняя трубку, коварный доктор Горнаго.
Просыпаюсь в холодном поту — это надо же, присниться такому! В соседнем углу, включив светящий на всю комнату ночник, повышает свой культурный уровень все знающий ТАСС, облаченный в филипповскую морскую тельняшку, а за столом обогащается, наверное, сотой за эти два дня пребывания в стационаре статьей советско-западногерманская «Экономика и техника», кооперативно-капиталистическая акула, крепко прихватившая одного из своих молодых редакторов и не дающая ему покоя даже ночью. Рядом на койке, надвинув прямо на брови шерстяную спортивную шапочку, посапывает постригшийся слишком коротко для московской зимы наш космический старшина Андрей Тарасов. Ему все нипочем — ни свет, ни пишущая машинка — сказывается опыт жизни под одной крышей с двумя маленькими внуками. Андрей, причмокивая губами, съел перед сном без хлеба и соли огромную луковицу и теперь насыщает витаминами свой организм, напрочь отметая законы социалистического общежития.
Да, тут не соскучишься.
...Сны никогда не являются зря. Наступившее утро раз и навсегда окончательно утвердило меня в этой мысли. Сначала куда-то пропала моя киногруппа. В 10.00 ее нет, и в 10.15, и в 10.30. Прошу «главного тренера» диагностического кабинета, в котором и притаился приснившийся мне накануне велоэргометр, подождать еще хотя бы минут двадцать. Отказывает. Причем решительно. Вновь бегу вниз. Нe появились ли? Нет. Решаю одеваться, но, конечно, не спеша, выигрывая время. Вдруг в дверях вырастает парламентер от «велосипедистов». Текст ультиматума прост и умещается в одной фразе: если через минуту не явлюсь, могу не приходить вовсе.
Бегу, спотыкаюсь и ...возвращаюсь восвояси менять костюм на что-то более подходящее, так как, по заключению «тренерского совета» в нем на седле будет скользко.
Облачаюсь в специальный гоночный комбинезон, предназначенный для езды профессионалов на чемпионатах мира. Вновь фиаско. «Диагноз» — датчики под него не поставить. К счастью, выручает Жуков, экипируя меня в свою форму, которая единогласно признается годной. В поисках «наряда» забываю на время о кинорежиссерской функции, пытаясь сосредоточиться на предстоящем испытании. Куда там! Уже слышны знакомые громыхания ящиков по ступеням, и свет бьет в глаза, и нахально снует микрофон, вламывающийся вслед за камерой в плотно закрытую врачами дверь.
Обмениваюсь «любезностями» с оператором и директором, фильма и, облепленный электродами, беру старт в индивидуальной гонке на время с начальным пульсом, который следует иметь где-то к середине дистанции, — «всего 127 ударов в минуту».
Мчусь по уходящей в заоблачные высоты дороге, пытаясь сбежать от появившейся тахикардии, предательски оккупировавшей «судейский» экран. Поздно! Тем более, что и горы становятся все круче, отвечая требованиям контрольной нагрузки, увеличивающейся каждые три минуты на 150 килограммов. Нет, это пока не Тур де Франс, и все же, все же, все же...
Ноги наливаются свинцом, прося пощады. Но ведь недаром я два с половиной года работал со сборной страны по велоспорту — пусть не научился ездить, зато научился терпеть, глядя на труд королей трассы. Тем более, что финиш уже близок. До заветной белой черты — 500 метров, 300, 200, 100, 50, 20... 10... И нет даже силы победно вскинуть руки после первого этапа космического многоборья, забравшего без остатка все силы.
— Что-что, а характер у парня есть! — тут же комментирует мое «выступление», «прикармливая» телекамеру, Вадим Алексеевич. — Вопрос только в том, хватит ли одного характера?
Он склоняется над компьютером. Он пробегает пальцами по черточкам клавиш, советуясь со своим все знающим собеседником, прежде чем внести в «историю здоровья», как называем мы в шутку наши медицинские карты, свой приговор. А я, уже сойдя с железного коня, вдруг неожиданно начинаю «плыть» — .расслабившись после езды и киносъемки. Тут же появляется «скорая помощь» в лице красавицы Галочки, на ходу наполняющей шприц. (Вот доктора! Им бы все мучить, да мучить). Увидев длиннющую иглу, тут же оказываюсь на «берегу», декламируя при этом знакомые с детства строки: Я билеты на футбол, Променял бы на укол... И дальше:
Почему я стал у стенки? У меня дрожат коленки. И уже более серьезно, отводя ее руку:
— Мне некогда! Нужно срочно писать статью в газету. Доктор Горнаго удивленно вскидывает брови.
— Ну и характер. Похоже, его и без мышечной массы за глаза хватит.
Улыбаюсь. Все-таки велоэргометр пройден, пусть даже с некоторой настороженностью со стороны врачей: ладно, ладно, пусть пока пробует. Еще успеем ссадить...
Отвечаю: конечно, успеете, но пока я еще в «седле», нужно выполнять свои обязанности специального корреспондента «Комсомольского знамени», отрабатывать затраты на командировку, передавая ежедневно в номер московские новости.
Не успел сесть за письменный стол — Киев на проводе, а значит, придется диктовать «с потолка», вжимая эмоции в оставленную на газетной полосе площадь.
Что ж, Крикун! Пришло время показать свой талант — в космосе условия для работы будут экстремальные.
— Алло, Верочка, начинаем, — и в тот же миг контрасты сегодняшнего дня оживают за 800 километров в «пьяных» значках стенограммы:
— Давление?
— Норма.
— Пульс?
— Норма.
Услышав это, я облегченно вздохнул, как вдруг предметы поплыли перед глазами, превращаясь в цветную мозаику. Потом изображение треснуло, стало черно-белым, и в тот же миг несколько человек подхватили меня под руки, — вспоминаю в телефонную трубку события трехминутной давности. — Велоэргометр. Безобидный велосипед. С детства знакомая и любимая игрушка неожиданно здесь, в стационаре, стала моим злейшим врагом. Пятнадцать минут езды. Пять ступеней возрастающей нагрузки и мгновенный ответ организма в виде стреляющего вверх пульса, который в конце переваливает за 180...
— И это всего лишь начало, — подсказывает мне кто-то из-за спины.
Оборачиваюсь, продолжая диктовать в номер. Так и есть: «радостный» прогноз принадлежит Валерию Владимировичу Полякову — врачу и космонавту в одном лице, назначенному куратором нашего отбора. Да еще и дается он в присутствии съемочной группы «Человек. Земля. Вселенная», которая, оказывается, из засады записала мои ощущения, доставившие мне массу хлопот после их обнародования по Центральному телевидению.
Злопыхателям ведь только дай козырь, они будут бить тебя не глядя, не разбираясь, что было правдой в твоих ощущениях, а что ты подбросил читателям так, для красного словца.
Пока спускаюсь с Поляковым на первый этаж, вспоминаю все, что о нем знаю: Герой Советского Союза, восемь месяцев на станции «Мир». Врач сразу трех экипажей. Старт — в советско-афганском экипаже с Владимиром Ляховым и Абдулом Ахадом Момандом. Затем длительный полет с Владимиром Титовым и Мусой Манаровым, нашими первыми «годовиками». После прощания с ними — почти полгода с Александром Волковым и Сергеем Крикалевым, которые, кстати, привезли на орбиту первого французского генерала космонавтики Жан-Лу Кретьена.
Вот такие орбиты у заместителя директора Института медико-биологических проблем Валерия Полякова. И уж кому-кому, а ему есть что сказать нам, и прежде всего главное:
— Я считаю, что профессиональный журналист обязательно должен слетать в космос. Как раз наш экипаж — и Александр Волков и Сережа Крикалев — выразил недоумение, что с японским журналистом вопрос решен, а наш остался в стороне...
Увидеть подробности, почувствовать особенности полета и передать их — это очень важно. Я вообще за расширение круга специалистов, посылаемых в космос. Тут должны быть и медики, и астрофизики, и картографы, и геологи. Понятно, что необходим для этого и некоторый пересмотр медицинских требований, хотя определенная часть проб, конечно, остается неизменной, в том числе и проба КУКа.
Разговор происходит у «опасного» стенда, который называется на языке профессионалов «креслом Барани». Это — знакомая нам по амбулаторному обследованию вестибулярная проба, вырастающая тут, в стационаре, до десяти минут.
— Здоровому человеку пройти ее несложно, — подбадривает Валерий Владимирович. — Только нужно уметь отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном, вспомнить лучшие минуты своей жизни... Вспоминаю, как когда-то проходили здесь отбор два кандидата из Академии наук. Ребята здоровые, сильные. Но... не умели расслабиться. Бывало, что за сутки до испытания не могли уже даже обедать — мы их икру и рыбу съедали, тогда еще кормили здесь по первой категории. Словом, только из-за волнения их и списали.
После столь внушительной психологической подготовки кресло Барани большой испытательной «бочке» занимает Сережа Жуков... Переживаю, что нельзя «изнутри» дать возможность кинокамере показать эффекты этого адского вращения и состояние испытуемого, у которого, как выражаются опытные люди, «выплескиваются мозги». И не только они, о чем свидетельствует эмалированный таз, стоящий наготове возле кабины.
Нет, не заладилось что-то у нас сегодня. Жуков сходит с «дистанции», не закончив даже пятую минуту. Плетемся уныло наверх в свою обитель держать совет о плане дальнейших действий. Нужно решить, как будем жить дальше, какой режим соблюдать и чем заниматься в первую очередь — чтением по ночам, манифестами, киносъемками или все же борьбой за космический билет. Постановляем все отбросить во имя главной, объединяющей цели. Постановляем и ...слышим «голос» стоящего у ворот клиники съемочного «Рафика», зовущий нас за тридевять земель в Малеевку к работающему там над новым романом Ярославу Кирилловичу Голованову, с которым еще три дня назад договорились о встрече.