СКВОЗЬ ИГОЛЬНОЕ УШКО

Сергей ЖУКОВ:

«ДЕТСКИЙ САД»-4. 
Сны в новогоднюю ночь

...На черном небе Байконура зияют светящиеся золотые дырки. Мы, кто с компьютером, кто с пером, в скафандрах, все 35 космических репортеров, медленно всплываем в неподвижную дырявую глубину и исчезаем в ней, а там, наверху, сплетаемся в адскую карусель, из центра которой на Землю начинает сыпаться мелкий бумажный дождь. Уходя вниз, к облакам, он расширяется; репортажи, прекрасные как поэмы, негромко шурша, опадают на крыши домов, одевают зимние деревья в фантастический золотисто-белый наряд, точно взбалмошная модница смастерила себе одежды из лохмотьев Млечного Пути...
Мы грезим, очутившись на медицинском острове. Наш остров одним своим боком зацепился за замерзший канал, ведущий к Москве-реке, другим — за текучее Волоколамское шоссе. По утрам мы форсируем его и упругой рысцой вбегаем в старый парк, в котором некогда отдыхал перед последним рывком к Кремлю мятежный Лжедмитрий. Сама природа побуждает здесь к решительности, смешанной с авантюризмом.
Старый знакомый дуб тянет корявые сучья к стае кружащих ворон. Мне начинает казаться, что он тихо крутится вокруг неподвижной пилы, подтачивает сам себя и вот-вот рухнет на снег... «Что это я шатаюсь, такой могучий, в слабости и тошноте?» — думаю и ощущаю, что это не дуб и не я — журналист Тарасов вращается в кресле КУКа. Ох, это кресло! Оно становится камнем преткновения для нас, первой четверки соискателей космического билета.
Что со мною случилось? Начинаю чувствовать своих товарищей, точно себя самого. Вот бледный Крикун, прижав к груди вафельное полотенце, вываливается из кабинета гастроэндоскопии. Больно, словно это в мою толком не замороженную глотку вползает светящаяся резиново-стальная змея. Вот подносят спирт к моим пылающим ноздрям — стоп! — это тассовец Филиппов шумно дышит на велоэргометре, а хорошенькая ассистентка никак не может освободить нагубник от его мертво сжатых челюстей... А кто там, распятый на столе вниз головой, методично обводит потолок налитыми кровью глазами? Да это же ты, журналист Жуков!
Души наши объединились в одну. Что-то светлое, широкое, турбулентно-вихрящееся вселилось в тихий двухэтажный домик, в котором живут тренажеры и доктора. Здесь все хотят нам добра, но Космос есть Космос, и мы готовимся к новым испытаниям, выспрашивая у старожилов — Иры Латышевой, Сергея Мощенко и Николая Бударина — секреты преодоления центрифуги, барокамеры, костюма с отрицательным давлением на нижнюю часть тела. А наше давление, как мы успели заметить, гуляет по синусоиде. Впрочем, не только у нас, — у велосипедистов и лыжников, арктических путешественников Дмитрия Шпаро, акванавтов, исследователей царства морского, которые проходили обследование здесь, тоже вполне человеческие реакции на тесты и нагрузки. Хотя... «вы, журналисты, народ способный, восприимчивый к событиям, но режим соблюдать не умеете, а оттого обычно слабее наших пациентов и изнашиваетесь рано — работа нервная», — замечает психолог Ирина Русакова.
Возразить можно только одно — у других посетителей Института медико-биологических проблем работа тоже не сахар. Сколько космонавтов и летчиков, испытателей космического челнока «Буран», улыбается нам из альбома Людмилы Юрьевны и Валентины Федоровны... Кого-то уже нет в живых. Владислав Волков, Виктор Пацаев, Анатолий Левченко, Александр Щукин. О них здесь помнят женские сердца, помнит маленькая столовая, уютный холл микроскопической гостиницы.
Мы пьем чай в этом холле, несколько новобранцев и медсестры, оставшиеся дежурить в ночь на старый Новый год. Нам тепло и уютно, мы за неделю отвыкли от мирских сует. Но и тихий наш кораблик сотрясается от порывов налетевшего ветра. Возбужденный Горбачев на грозно молчащей Вильнюсской площади... Гудящая Восточная Европа...
Наша общая Душа, отдохнувшая от укусов шприца, глубинного ультразвукового зуда, антропологических обмеров, рентгеновских вспышек, шевелится и сладко-мучительно ноет.
Наша Душа беременна: подвижная, растущая Идея ворочается в ней, толкаясь локотками и коленками.
— Что принесет стране космический полет журналиста? — спрашивает мать-Душа.
— Линии по изготовлению одноразовых шприцев, — чутко отзывается Идея. — Мы заработаем на рекламе миллионы долларов и потратим их на покупку заводов.
— Космический лагерь для детей. Он будет не хуже спейс-кемпа, что в Хантсвилле, штат Алабама.
— Первую внеземную газету, которая будет смонтирована из детских статей, стихов и рисунков.
— Дождь космических уроков для школьников, дождь проблемных публикаций для взрослых...
Опять этот бумажный дождь... Неужели мне снится сон?
Приподнимаюсь на локте, вглядываясь в темноту и сопение. О чем смеется так счастливо спящий Андрей Филиппов? Да ведь он отчаливает от орбитальной станции на космическом мотоцикле и наводит на «Мир», потом на Луну, потом на проплывающее внизу красное Абиссинское плоскогорье чудо-камеру «Аймекс». Эта уникальная киномашинка позволит создать объемный фильм, который — в кинозале с экраном высотой в шесть этажей — прозвучит гимном созидательной космической программе.
А ты, юный дедушка Тарасов, порядком утомивший меня во время кросса, о чем шевелятся твои солдатские губы? Вижу-вижу, ты беседуешь по телеканалу с внуками Тошей и Пашей. Они с любопытством всматриваются в экран и никак не могут понять, почему дед, который всегда как привязанный сидел за пишущей машинкой, сейчас плавает в какой-то круглой комнате вместе с листами своего нового романа, а рядом еще дяди, и нет ни бабушки, ни мамы.
Беспокойный Крикун, мне непривычно видеть тебя вне криков и шума. Ты так прерывисто дышишь, будто сейчас на старте. Но куда улетаешь ты, не успевший еще ни обвенчаться, ни зачать ребенка? А вдруг что-нибудь случится? Или ты стремишься на свидание с небесной возлюбленной, космической невестой, которая ждет тебя в невидимой летающей тарелке? — Нет, — отвечает за тебя, Юра, наша общая Душа. — Моя невеста живет на Земле. Я лечу, чтобы вернуться к ней. Чтобы вернуться ко всем людям планеты. И рассказать им что-то, очень важное.

Далее...