СКВОЗЬ ИГОЛЬНОЕ УШКО

Андрей ТАРАСОВ:

«ДЕТСКИЙ САД»-3

...Этот домик зовут «детским садом». Не только потому, что здесь взрослые дяди с космических фирм вылеживаются с градусниками под мышкой, но и посколькy само двухэтажное зданьице некогда было срочно отобрано и переоборудовано из-под местного детсада.

Лет почти уж двадцать тому... И все без изменений...

...Кандидата в стационар первым делом обмеривают, проверяют на простуду и грипп, и если чист и незапятнан — разрешают вселение. Первое, что он ощущает (и не может скрыть это «лица не общим выраженьем»)— не так должны жить кандидаты в космонавты. Xoть убей, но не так. Так можно жить в районной гостинице образца где-нибудь 1959 года... По тем временам даже неплохо, но сегодня — не так. Общежитие на шесть коек в комнате, один коммунальный унитаз на дюжину персон, умывальник в коридоре по принципу: кто-то занял душ — остальные томятся у двери...

Не в том дело, что пациент здесь привередливый. Наоборот, на первом этапе это еще вполне общежитейские ребята, молодые инженеры с закалкой байконурских площадок или калининградских малосемеек... Да и отлетавшие герои, можно заметить, терпеливо сносят тяготы не оборудованных личными удобствами палат...

Уверяю вас, журналист, особенно тертый, успел поночевать и на берегу Охотского моря, и на руинах Спитака, и у КПП Чернобыля... Наш коллективный портрет Мы еще тоже обсудим, но пока дело не в нас.

А в том, что на дворе последнее десятилетие двадцатого века, мы в столице космической державы, в клинике, через которую прошли десятки космонавтов, ставших за эти четверть века руководителями мощнейших космических фирм... И вот озираюсь и думаю: коснулось ли развитие космонавтики этих стен? Сколько красивых новых корпусов выросло на территориях «Энергии» и других могучих предприятий... И в Звездном, и на Байконуре, и в цуповском комплексе... Коттеджи космонавтов, дворец 3-го Главного управления Минздрава СССР... Не сосчитать и не налюбоваться. Сколько электронной техники, датчиков, счетчиков с цифровыми мельканиями применяется в космических системах... А здесь, как в прошлом веке, приветливые девушки-медсестры накладывают на руку шину измерителя давления и надувают его грушей, удивляя иностранных кандидатов этакой музейной редкостью... Манометр паровозного образца, рентгеновский аппарат на чужой территории, собранный из двух устаревших, электроэнцефалография, не способная создать современную карту мозга...

Да и вообще; где спортзальчик с элементарными хотя бы тренажерами? Где сауна, которую уж здесь-то себе представляешь? Ничего подобного и близко нет. Понимаете, дело не в удобствах как таковых, за ними можно теперь сходить в ближайший заводской профилакторий. Дело в унылом безразличии многих могучих космических фирм к этому общему для них пятачку, где, как театр с вешалки, начинается человеческий фактор отечественной космонавтики.

Что ж, все так плохо? Да нет, поверьте, есть ощущение тепла, уюта (хоть в кабинетах в мороз «колотун»), домашней общности и заботы. Это заслуга врачей и всего персонала, действительно помогающих нам. Может, и они вправе считать стремление журналиста в космос блажью или капризом на фоне тернистых профессиональных судеб. Но никто не то что не позволил себе, а мы действительно видели искреннее сопереживание нашим победам и неудачам.

Но по порядку. Не думаю, что я сплоховал в аудио-метрическом кабинете, где властвует Тамара Андреевна Балихина. «Остановись! — требует плакат на этой чуткой двери. — Входить и стучать нельзя — это мешает обследованию. Постарайтесь не нарушать тишину». Однако самолеты и вертолеты, идущие на посадку к Тушинскому аэродрому ДОСААФ, не останавливаются и не зависают, и Тамара Андреевна вынуждена делать паузы в подаче сигналов. Чтобы я не сбивал с толку компьютерную программу, оценивающую слух пациента. Я заперт в кабинет, весь из себя в наушниках, и отвечаю на их хитрые звукосочетания нажатием контрольной кнопки. Писк ли комара, жужжание ли мухи, едва ли уловимое дрожание мембраны — все должно быть уловлено. Лекция о значении чуткого слуха в условиях шумов и звуков орбитальной станции здесь не нужна. Просто вспомнилось, как космонавты среди ночи просыпались от появления или, наоборот, исчезновения какого-либо звука и уже до утра предавались усердному поиску eго причины. Но хуже было бы, ей-богу, этот звуковой нюанс не уловить.

К исходу «слухового» часа я уже готов, торжествуя, разоблачить американскую установку с ее компьютерной начинкой: фонят, мол, наушники, лезет неплановая морзянка, тончайший непрерывный писк точек-тире... Но на всякий случай пока воздерживаюсь, не хочу обижать заморскую технику — ее здесь не густо. И оказалось — поступаю мудро. Ибо потом, ночью, переполненный первыми впечатлениями, перед тем как заснуть, слышу вдруг эту же самую назойливую морзянку — уже без всяких наушников, в спящей и темной палате...

Не побоюсь сказать, что со зрением у меня тоже полный порядок. Может, оно не орлиное, но добрейший и внимательнейший Михаил Петрович Кузьмин не даст соврать: в очках или контактных линзах, с которыми уже космонавты-профессионалы ходили в полет, не нуждаюсь. Это меня ободряет, но я не подозреваю, что при идеальном зрении в глазах же и «таилась погибель моя». Но это пока впереди...

Вообще же медики справедливо и чистосердечно предостерегают от легкомысленного отношения к пробам. Мы-то, лихие ребята, готовы и ночью скакать в ЦУП на выход, готовы ежедневно передавать в номер репортажи. А это, оказывается, накладывается на результат, и потом не докажешь никакой ВЭК, какой ты герой... Лариса Михайловна Филатова, «дирижер» всей медицинской оркестровки, согласна скорее допустить перерыв и дать отдых пациенту (мы благодарны за такое понимание нашей специфики), чем подставить его под риск завала. Но это влечет простой специалистов и стендов, тоже неудобство. После первых суетных дней учимся терпеть, «бездельничать», гулять по морозцу перед ответственными пробами... Постепенно, в ответ на такую серьезность, закрадывается осторожная мысль: а вдруг?

А вдруг? Почему бы и нет? Смотрю на ребят нашей первой четверки, занявших соседние койки, и с каждым днем убеждаюсь, что никакой космический экипаж в них не обманется. Масса идей, и серьезных и забавных, способных наполнить не то что недельный — годовой полет. У каждого, несмотря на молодость, свой незаменимый опыт. И свой твердый взгляд на проблему. Вернее, на проблемы — земные и космические. «Суммарный журналист», находящийся сейчас здесь, многое прошел и видел. Ему не понаслышке знакомы и Чернобыль, и Афганистан, он объяснялся с толпами людей в заболевших Черновцах, у него и техническое, и электронное образование, он знает языки и космическую философию таких корифеев мысли, как Циолковский, Федоров, Чижевский... Нет, не за наградами и славой хотят они слетать, в чем их порой так торопливо упрекают. А за ответами на те насущные вопросы, которые стоят перед каждым лично и перед всем обществом.

Мне, кстати, любопытно, как трех моих товарищей отпустили с рабочих мест. Как напутствовали, как пожелали удачи. Оказалось, что Сергей Жуков из журнала «Экономика и техника» слег на три недели за свой счет. Меня и самого озадачил разговор с директором его совместного предприятия «Компат» Г. Коваленко, который резко потребовал от своего сотрудника заниматься «чем-либо одним — либо журналом, либо космическим полетом». Что же, в таком случае, стоит за должностью «деловой человек», если не видеть прямых выгод совмещения этих задач? Тем более в технико-экономическом журнале, тем более — в совместном? Тем более при рождении такой невиданной еще коммерческо-благотворительной программы, какой обещает стать проект «Космос — детям» (а в его «мозговой трест» входит и истинным мотором как раз и является Сергей Жуков)?

Юрий Крикун — киевлянин, умеющий остро писать и остро снимать. Его телефильм «Фермеры» скоро пойдет по ЦТ, и, честное слово, многим захочется увидеть такую же ленту про заботы космонавтики. В московской клинике Юра тоже оказался без зарплаты и командировочных — за исключением тех дней, когда сюда прибывает съемочная группа из Киева.

— Кто стащил мой дневник? — это тассовец Андрей Филиппов ищет в куче бумаг на столе записи о своей жизни, которые ведет для суточного мониторинга ЭКГ. У него, как патронташ, пояс с кассетным кардиометром на животе, нашлепки датчиков, провода через грудь. — Я, ребята, испытал весь спектр реакций начальства, от «ты наша гордость, такое раз в жизни бывает» до «оформляй больничный» и вообще «кто ты такой?». Короче, по приказу откомандирован в распоряжение ИМБП на правах военных сборов...

Что ж, лиха беда начало. Но по этим признакам не только нам, претендентам на полет, но многим руководителям не мешает призадуматься над вопросами психологического теста, заданного психологом Ириной Борисовной Русаковой — их ровно 566. Тут есть своя небольшая хитрость. Сидим, мучаемся, насколько быть искренними в таких признаниях: «По ночам моя душа расстается с телом» или «Мне нравятся высокие женщины». А ну как подмочу свой моральный облик? А в самом деле считывать каждый ответ никто и не будет — сетка-трафарет, наложенная на наши галочки, даст последователю яркую и правдивую психологическую картинку личности. Даже если мы втайне покривим душой.

Пошевелили мозгами, покрутили педалями. Показали свои внутренние органы — сердце, печень, почки — ультразвуковой компьютерной «Тошибе». Чем это хорошо? Без нее подобный срез почки можно было бы сделать (по Пирогову) только на моем трупе. А так подставил голую грудь или пузо скользящему датчику и смотри свою сущность на мониторе... Ультразвук — это явно передовой участок здешней диагностики. И его соседство с некоторыми допотопными средствами по-прежнему озадачивает...

...Топаем по свежему снегу в соседнюю 6-ю больницу «глотать кишку». Гастроэндоскопия — милое занятие: тебе «пшиком» пульверизатора морозят рот, а затем с суровыми, будто пушку чистят, лицами проталкивают в пищевод и желудок световодный шланг с лампочкой... В промежутке успеваем заметить мытье этого шланга под краном в раковине, но виду не подаем: наверное, так и надо, медицине виднее, насколько живуча зараза... Притом десятки простых больных это выносят — почему не вынести кандидатам в космонавты?

Но главное впечатление все же не это. Тайком нам показывают новый, отреставрированный двухэтажный корпус с мрамором и паркетом внутри, с одноместными люксами, со спортзалом и сауной — что-то совсем нетипичное. «В этом здании мы и размещались до 1972 года. Здесь обследовались первые инженеры-космонавты: Феоктистов, Елисеев, Севастьянов, Волков, Кубасов... Сюда к нам приезжал сам Сергей Павлович Королев, интересовался делами...» Вот оно что, вот где истоки «детсада». И что же? В 1972 году его «временно» переселили — под ремонт в старом здании. И вот ремонт давно сделан, реконструкция по первому классу, а назад не пускают. Впрочем, есть исключение. «В этих супербоксах лежали японцы. Отсюда ездили к нам в коммуналку на обследование. А здесь после полета умирал Левченко...»

Я не знаю, что тут можно требовать. Если корпус отдадут тяжелобольным атомной промышленности — это одно. Если под профилакторий отраслевого начальства — это другое. Но главное уже даже не в том, достанется ли он космонавтам. Главное — ощущение унылого сиротства, при котором эти элементарные по мировым стандартам вещи дразнят своей несбыточностью и становятся лакомым куском раздоров в этой гуманнейшей области...

Но в домике нашем царят мир и дружба. Немного о соседях. За обеденными столиками с одной стороны — истинные космонавты, правда, еще не летавшие. Из отрядов инженеров, медиков, ученых. Ежегодное обследование или первичный отбор, как у нас, но в любом случае это профессионалы. Знакомимся, учимся уму-разуму. Перенимаем опыт самотренировок для вращения на КУКе — надо же шагнуть от двух минут к десяти...

Удивляемся (искренне удивляемся), что за тридцать лет полетов никто из ученых так и не побывал в космосе при своей аппаратуре. Недавно, между прочим, в Техасе, в доме насовского инженера-конструктора Чарльза Блакнелла, создавшего важный узел будущей станции «Фридом» и чрезвычайно этим гордого, мы точно так же удивлялись, что у них на «Шаттлах» летают только пилоты и ученые, а инженеры — нет. Любая однобокость удивительна, но самое удивительное — откуда она берется.

А вот и почетный сосед — по лестнице в столовую поднимается с баулом Муса Манаров. Один из двух человек в мире, отлетавших в космосе ровно год. «А, журналисты! — весело приветствует он с ходу. — Я вам войну объявил!» Сразу и не вспомнить, чем обидели мы его с Владимиром Титовым, но война сына гор — дело серьезное.

Впрочем, кончается она долгими чаепитиями в холле и обсуждением насущных проблем, от биотехнологии до Марса, куда Муса предлагает в конечном итоге послать экипаж из представителей всех континентов Земли. «И лучше полететь туда на двадцать лет позже, но в двадцать раз солиднее. Ведь это будет и поиск новой общеземной нравственности»...

Владимир Титов и Муса Манаров – ровно год

Как у него дома пережили годовой полет? «Соседка баба Наташа сказала жене: он у тебя слабохарактерный, другие на неделю летают, а ему на год сказали — не сумел отказаться»...

А с другой стороны — акванавты, люди морских глубин. Институт медико-биологических проблем отвечает и за их проблему. Из Баку, с Сахалина, < двухсот-, трехсотметровых глубин, где осваивают свой космос, не менее тяжкий. Малоразговорчивые, основа тельные, с борцовскими фигурами и глубоководной задумчивостью. «Аква» и «Космо». Две сферы, в которых человек испытывает себя и свою способность к выживанию на пределе возможного. К стыду своему чувствую, что о подводных братьях космонавтов, работающих в столь же стрессовых режимах, мы знаем гораздо меньше.

Если же говорить об испытаниях, то они касаются не только пациентов этой клиники.

...Ортостатический стол — вертикальная доска с наручниками для «распятия» натолкнула нас с доктором Натальей Васильевной Дегтеренковой на одну мысль. «Вот только жаль распятого Христа», — почему-то вспомнилось мне из Высоцкого. «Первая ортопроба в истории человечества — распятый Христос», — сказала она. Но это совсем не относилось к нашему довольно спокойному испытанию. Пока стоял и лежал, облепленный датчиками, сначала горизонтально, потом вниз головой, услышал интересный рассказ медсестры Ольги Владимировны Вержбицкой, как она в числе шести девушек 35 дней пролежала в эксперименте вниз головой, с наклоном минус восемь градусов. «От нас еще участвовали Тамара Лосева и Валя Шадина, а пробы пришлось пройти для этого все космические: и КУК, и вело, и анализы в полном наборе»... Было это перед полетом Светланы Савицкой, и вот какое, оказывается, ему требовалось научное обеспечение.

— Если вы подошли и для космоса, почему не двинулись дальше, в женский отряд?

— Нет высшего образования, мы ведь медсестры...

На передовую в войну посылали сестер, не спрашивая диплома. Может, и в космосе до такого дойдет.

А вот и первый сюрприз. Врач-генетик Владимир Григорьевич Солониченко обмеряет меня швейцарским инструментом — что-то вроде большого разъемного штангенциркуля. Замеров множество, включая нос, глаза, уши, лоб... И, представьте, крутое расхождение импортного инструмента с отечественным. Наша «деревяшка» показала мне рост 168. «Ихняя» линейка — 165,5. Какое разочарование... Вот и верь нашим меркам. Неужели во всем такова отечественная точность? Очень не хочется переходить в маломерки, но что делать, утешение одно: может, это и для скафандра полезней. Впервые в жизни мне «тискают» пальцы, а заодно обе ладони. Обозрев кружева линий, Владимир Григорьевич сообщает, что живу я, скорее всего, левым, «рациональным» полушарием головного мозга, ищу во всем логику, порядок и систему, кроме того, похоже, обладаю не то большим терпением, не то тупым упрямством — науке надо подразобраться и уточнить.

Что ж, не спорю, надеюсь, и такие ребята там пригодятся, а терпение, по космонавтам вижу, основное условие их многотрудной жизни. Терпеть многолетние подготовки, из программы в программу (недаром Муса говорит нам и врачам, что первые месяцы на борту — это лечебно-трудовой профилакторий по сравнению с годами тренировок и зачетов). Потом терпеть упреки в льготах и привилегиях, которые в общем никому не ясны, но которые, по-моему, надо не отбирать, а справедливо распространять на водолазов, верхолазов, подземников, испытателей и других людей стрессовых профессий.

Впрочем, к этому терпению я не примазываюсь, хотя кручение КУКа до семи минут уже дотерпел, и с лучшими ощущениями, чем раньше при двух. Думаю, это заслуга бригады врачей из «ухо-горло-носного» кабинета — Эдуарда Ивановича Мацнева, Ирины Яковлевны Яковлевой, Людмилы Николаевны Захаровой, умеющих тренировками «вытягивать» вестибулярку. Помог и Валерий Владимирович Поляков, врач-космонавт, куратор нашего отбора, поделившись сокровенными ощущениями и управлением собой в те моменты, когда «выплескиваются мозги»... Наши парни, кстати, уже довольно легко преодолели десятиминутку «КУКа с поклонами», и это достойно отмечено вечерним чаепитием. Клянусь, кандидат, прошедший КУКа, вправе чувствовать себя совершившим маленький полет.

Но вот и развязка. Еще при первой встрече невропатолог Елена Александровна Ильина тревожно спросила:

— У вас что, косоглазие?

— Дворовая детская кличка Косой, — с гордостью вспомнил я наши разрушенные войной дворы. И не придал никакого значения, так как за эти годы выучился смотреть более-менее прямо. А зря не придал — с каждым днем вокруг этого признака нарастала суета. Меня показывают светилам, мы едем на консультацию к замечательному невропатологу, заведующему кафедрой 2-го Московского медицинского Людмиле Григорьевне Ерохиной... Меня покалывают, подергивают, постукивают сверху донизу, гнут вперед и назад, советуются и... глубоко сочувствуют. Вполне здоровый для земной жизни, я со своей незаметной себе самому асимметрией центральной нервной системы не подхожу под инструкцию. Слишком там много пунктов, оберегающих земного человека от перегрузок космоса.

Все, мы прощаемся.

Ощущение? Честно: будто высадили с поезда. Билет не тот. Слякоть Ленинградского проспекта, сумерки, бреду с баулом — с космического бала на земной многотрудный корабль. С другой стороны, растет уважение к тому парню (или девушке), который пройдет этот путь до конца — как в толще сопротивляющейся воды. Я ее ощутил и кое-что понял. Нас нет статистической сотни, которая дает одного космонавта. Нас всего около сорока — тем более он будет молодец. Если будет, но я в него верю.

Дом, работа, вопросы. Замечу: ни один не пощадил. Как раньше сто процентов встреченных: «Когда полетишь?», так и теперь: «А что у тебя?» И глаза будто фары. Я вынужден разнообразить ситуацию: «Одна нога короче», «шесть пальцев на руке», «шизофрения, друг...» И общая реакция: «Скажи ты! А снаружи не видать!» Как мы, в сущности, похожи, братья земляне...

И уж потом строгий полковник, Герой Советского Союза, командир экипажа Анатолий Соловьев законно скажет: «То, что вы там пишете, это для меня детский сад! Давно пройденный этап». Я соглашусь, но мысленно отвечу: «Толя! Но ведь мы и ввязались, чтобы выйти из детского сада и одолеть с вами весь путь. Это во-первых. А во-вторых... Сколько их еще будет новичков-новобранцев на этом вашем тернистом внеземном пути? И для каждого — все впервые, все наново. Наша душа — и с вами, и с ними. Честное слово».

Так собираются в космическую командировку

…А так из нее возвращаются – первые глотки земного воздуха

Далее...