БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?

Полковник Сидоров, главный стоматолог ВВС, склонившись над рентгеновским снимком, минут десять изучает мои зубы. Три корня — в гайморовой полости. Есть ли между ними стенка? Член Главной медицинской комиссии чуть медлит. И все же, зачем ему рисковать? Вдруг что случится в полете. А посему лучше... вырвать и их, и еще четыре, в которых, к сожалению, имеются пломбы. Позади успешно пройденные пробы в медицинском стационаре, но остаться беззубым, даже слетав в космос, не хочется. Ведь мне всего 26.

Я говорю об этом полковнику, он только машет рукой: «Ступай поскорее на прицельный».

И, вот спустя каких-то двадцать минут маленький, со стекающими каплями, не высушенный черный квадратик у меня в руках. Я поднимаю его на свет, навстречу рвущимся из окна лучам солнца, пытаясь угадать свою судьбу. Полковник нетерпеливо перехватывает мою руку, язвительно интересуясь, все ли я понял. Искренне отвечаю: нет, про себя подумав, что ему рентген не помощник, ибо скорее всего запроявлен, уж что-что, а в этом-то я, как кинорежиссер, разбираюсь.

Но я ошибаюсь. У моего душеприказчика совсем иное мнение, а главное, не ведающая сомнений практика, «без страха и упрека», подсказывающая, что зуб нужно обязательно вырвать, что к тренировкам в Звездном я не годен и что... вообще чуть ли не на свет родился зря.

Я, к своему ужасу, не расстраиваюсь, подсознательно не веря читающему «мертвые» снимки полковнику. Если он во всем такой ас, похоже, у меня еще остаются шансы...

— Не шансы, а шанс, и последний, — отрицательно качает головой Лариса Михайловна. — Я позвоню сейчас директору ЦНИИСа профессору Леонтьеву. Только бы он не был за границей.

Но профессор — в своих пенатах и даже готов уделить нам через полчасика пару минут до встречи с американцами.

Мы бросаемся во двор в надежде на дежурящую в клинике машину с красными крестами. Но уже поздно, рабочий день позади и наш дворик непривычно пуст.

Я никогда не забуду этот свой спринтерский бег к текущей в трехстах метрах от нас Волоколамке и плывущие, уносящие последнюю надежду ряды машин, из которых в Москве выдернуть даже одну невозможно. Легче сотворить какое-нибудь чудо. И оно произошло, явив пред мои ясные очи пожилого таксиста. Словом, в кабинет к Валерию Леонтьеву мы вошли, имея еще семь минут в запасе.

Леонтьев корректен, немножечко суховат, в его движениях угадывается знающий себе цену ученый. Он внимательно выслушивает Ларису Михайловну, быстро просматривая забраковавшие меня снимки. «Нет, исходя из их качества, ничего сказать определенно невозможно. Придется все повторить. Завтра. Утром. Потом и решать».

Я пытаюсь перенести консультацию в рентгенателье хотя бы на понедельник — у меня в кармане лежит билет в Киев, мне страсть как хочется оказаться утром дома, — но директор ЦНИИСа непреклонен: «Завтра».

А потом будет бессонная ночь, привычное журчание рентгеновского аппарата, двадцать восьмой раз за последние два месяца просвечивающего мои внутренности, улыбка профессора Рабухиной, сообщившей про ошибку полковника Сидорова, и заключение члена Главной медицинской комиссии профессора Леонтьева, признающее меня годным к специальным тренировкам в Звездном.

Потом будет заочный бой двух так и не встретившихся оппонентов, закончившийся двумя Главными медицинскими комиссиями, все же утвердившими мою кандидатуру для подготовки к космическому полету, и новые незапланированные встречи с врачами.

Все это будет. В журчащем ручьями марте и солнечном распускающем листья апреле. Но сегодня — 1 марта 1990 года, и я этого еще не знаю и потому с опущенной головой уныло бреду на Киевский вокзал осчастливить кого-нибудь своим купейным билетом.

Далее…