18 января 1990 года — день 289-й
по космическому календарю.
Москва, ИМБП МЗ СССР.
Вечером он не сказал — выдохнул: все... списан на берег. Мы молча пожали ему руку и... не сказали ни слова. Уверен, что каждый из присутствовавших оправдывал свое молчание неумением найти ту единственную верную фразу, которая сейчас была нужна стоящему посреди комнаты человеку. На самом деле — мы просто струсили, боясь привлечь к себе внимание злого рока, десять дней ходившего за нами по пятам и хладнокровно высматривавшего себе первую журналистскую жертву.
...Он медленно сложил вещи и, не спеша, двинулся к выходу. Ему незачем было спешить, ибо, закрывая дверь медицинской палаты, он, по сути, прощался с мечтой об орбитальном полете, в который верил всю жизнь. Андрей Тарасов первым закончил дистанцию, начатую задолго до рождения многих из нас.
Он тенью шагнул в холодный вечер, и мне показалось, что в глазах у него мелькнула слеза. Он шел по Габричевского к себе домой, чуть сутуля плечи, придавленный своей безразмерной сумкой, как великой бедой, низко сдвинув на глаза на днях купленную в Америке ушанку. Он шел не свойственной ему дедовской походкой, то появляясь в кругах, «нарисованных» на земле двуглавыми фонарями, то исчезая в омуте спящих домов, словно напоминая всем, что после белого цвета в жизнь так некстати врывается черный.
Позже мы привыкнем к подобным сценам. Один за другим вернутся на рабочие места под своды солидных издательств Юра Караш, Шура Федоров, Сережа Скрынников, Володя Снегирев, Эльмира Ахмедова... Но пока все они верят в свою звезду, и это первое расставание особым холодком жжет наши души.
Мы молчим, глядя вслед самому опытному из нас, самому заслуженному, на которого негласно возлагались особые надежды. Впрочем, стоит ли в таком деле вообще делать ставки. Кандидат номер 1 не одолел даже второго промежуточного недельного круга, а сколько их еще впереди...
Я сел и подробно записал в дневник выбросивший из седла диагноз Андрея. Так, на всякий случай. Потом прибавил к нему со временем отрицательные второй и третий. Потом — четвертый. Через паузу — пятый. Сравнил. Проанализировал и... бросил. Нет, не обнаруживалась проклятая закономерность, от которой можно было бы как-то спрятаться — увернуться. Одного, оказывается, мама неправильно в детстве качала, что привело «всего-навсего» к асимметрии центральной нервной системы. Другого чрезмерно рано пристрастили к труду — и тяжелые ведра с водой на родительском дачном участке спустя тридцать пять лет аукнулись на все видящем рентгеновском снимке. Третьего, наоборот, из любви перекормили тихоокеанской селедкой, четвертого — мечтали видеть чемпионом по боксу.
Потом проявились и другие заболевания: пиелонефрит, воспаление простаты, киста над почкой, австралийский антиген, воспаление гланд...
Болезни были более и менее серьезные, а результат — один: «Негоден», «негоден», «негоден»!
«Ребята! Не расходитесь — вечером простимся по-человечески», — написал Коля Луценко.
«Мужики! Будьте!» — Витя Горяинов.
«Держитесь. Спасибо за все», — Гурген Иванян.
Они уходили — поникшие и раздавленные, ибо здесь, в ИМБП, чаша весов упорно не учитывала их талант, опыт и мастерство. Она тяжелела лишь от недоеденных обедов и бессонных ночей, истрепавших нервы летучек, от стрессов, скандалов и шишек, полученных претендентами на полет в той некосмической жизни, из которой они шагнули в эти стерильно белые коридоры.
Пусто стало в кабине нашего медицинского корабля. Грустно. Но мы продолжаем свой путь...