Против бога и людей

Нам достались только объедки заблуждений и ложных идей.
Римма Казакова

    Уважаемая редакция! В вашей газете в № 14/2005 г. опубликован материал кандидата технических наук Г.М. САЛАХУТДИНОВА «Антихрист и фашист?», в котором изложена сущность так называемой «космической философии» К.Э. Циолковского. Автор сделал ссылку и на мои работы, посвященные анализу реформирования К.Э. Циолковским христианства. Салахутдинов, в частности, пишет: «Философ Н.К. Гаврюшин проанализировал отношение К.Э. Циолковского к обрядам и таинствам церкви, к евангельским чудесам. Он пришёл к выводу, что в сравнении с его критикой христианства «даже осуждённые Синодом произведения Льва Толстого представляются довольно прямолинейными. Писатель, напомним, был отлучён от церкви». Конечно, сама по себе концептуальная основа «космической философии» может быть достаточным свидетельством антихристианства К.Э. Циолковского, однако только этим это свидетельство не исчерпывается. Думаю, читателям будет небезынтересно узнать и о сущности отношения К.Э. Циолковского к основным догматам и обрядам христианства, а потому и направляю вам свой материал, который ориентирован на то, чтобы дополнить представления Г.М. Салахутдинова по этому вопросу.
С уважением, ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова Российской Академии наук, кандидат философских наук
Н.К. ГАВРЮШИН.
   

Николай Гаврюшин

   В ПОСЛЕДНИЕ десятилетия XIX века Лев Толстой, уже всемирно известный писатель, литературная деятельность, общественно-политические взгляды и даже подробности быта которого стали предметом постоянного внимания прессы, принялся за критический анализ основных догматов и обрядов христианства. Широкий резонанс его новых произведений вынудил, в конце концов, Православную церковь констатировать, что «граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая...».
   Так начинается знаменитое «Определение Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 г.», воспринятое русской и мировой общественностью как отлучение писателя от Церкви. В чём же конкретно заключалась его вина?
   В том, что «он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя Вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых; отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до Рождества и по Рождестве пречистой Богородицы и Приснодевы Марии, не признаёт загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию...».
   Приведённые обвинения в равной мере могли быть предъявлены и младшему современнику Льва Толстого К.Э. Циолковскому, будь в своё время опубликованы его работы по вопросам религии и церкви.
   
   
***
   
   Для церкви главная опасность состоит вовсе не в прямолинейном атеизме. «Атеисты, — отмечал Анатоль Франс, — не страшны духовенству. Они не могут воздвигнуть Церкви против Церкви, они не помышляют об этом. Среди высшего духовенства и князей Церкви всегда были атеисты, и многие из них оказали огромные услуги папству. А вот те, кто не подчиняется безоговорочно церковной дисциплине и хоть в чём-нибудь отступает от устоев, кто одной вере противополагает другую, общепринятым правилам и обрядам — другие правила и обряды, тот нарушитель порядка, тот опасен, его надо изъять».
   Именно поэтому столь опасными кажутся реформаторские усилия Льва Толстого и Константина Циолковского, именно поэтому опасными представляются и любые попытки «научного» обоснования религии: «с Богом, — по словам Ф. Энгельса, — никто не обращается хуже, чем верующие в него естествоиспытатели». Можно с уверенностью сказать, что с конца XIX века немалая опасность для религии пришла со стороны науки - не той, разумеется, которая критиковала Священное Писание с позиций истории, археологии или астрономии, а той, которая с «научных» позиций пыталась «оправдать» истины веры. Именно этим путём шёл К.Э.Циолковский в своём реформировании религии. Это обстоятельство вытекает даже из названия его первой философской работы «Научные основания религии», относящейся к 1898 году. В ней содержалось утверждение непреложной веры в науку и отрицание самодостаточности всякой иной веры.
   
   

Автор - Лев Шерстенников «Огонек»

   
***
   
   По своему общему настрою и даже по названиям работы К.Э. Циолковского были подобны аналогичным штудиям Л.Н. Толстого, гневно осуждённым Синодом. Они оба в равной мере считали необходимым дать новое изложение Евангелия. К этому их равно побуждали следующие обстоятельства:
   а) язык Священного Писания тёмен, непонятен народу; тексты веками искажались многочисленными переводчиками и переписчиками;
   б) Евангелия содержат массу противоречивых и непонятных мест, служат источником распространения суеверных представлений;
   в) вследствие этого первоначальное учение Христа искажено и нуждается в новом разъяснении.
   К.Э. Циолковский писал: «Нельзя считать Новый Завет (как и Старый) за абсолютную (т.е. несомненную) истину. Это видно из многочисленных евангельских противоречий, не говоря уже про евангелия апокрифические (отвергнутые)».
   Он же: «Нельзя следовать букве священных книг ещё и потому, что в них много мест ненаучных».
   Ещё: «Теперь христианское учение искажено во многих вероисповеданиях до неузнаваемости, обратилось в соблюдение малопонятных обрядов. Искажение началось с самого начала, с двенадцати его (Христа) учеников и продолжается до сих пор».
   И ещё: «Несомненно, что симпатичнейшие книги христиан содержат противоречия, несовершенства и невозможности. Такова библия, т.е. книги Ветхого Завета. Очевидно, не всё там заслуживает доверия; Евангелие тоже можно объяснять и так и этак».
   И последняя цитата: «Я буду рад, если христиане хоть немного освободятся от своих религиозных предрассудков и грубых суеверий, в которых, к сожалению, они теперь утопают».
   К.Э. Циолковский, как и Л.Н. Толстой, отрицал божественное происхождение Иисуса Христа, а с ним — и миф о непорочном зачатии. Больше того, он даже допускал возможность, что Христа не было вообще: «Не было Христа, каким его воображают себе католики, православные и даже большинство христиан, но был всё же какой-то (!) человек. Допустим даже, что Христа совсем не было. Однако был рассказ о нём, был идеал, который 2000 лет служил образцом наиболее культурной третьей доли всего человечества. И в таком случае полезно показать, насколько этот воображаемый человек заслуживает внимания, в чём его суть, в чём сила и насколько он в своей философии близок к истине».
   У Циолковского богами выступают Вселенная с её законами и люди, избранные председателями планет, солнечных систем и прочих космических регионов. Он неоднократно писал о том, что «нет Бога-творца», «нет сынов божьих», «нет Христа, но есть гениальный человек, великий учитель человечества».
   О рождении Христа он писал: «Буквально же его (Христа) рождение было чисто человеческое, как о том повествует одно из апокрифических евангелий. Он родился от союза между Марией и римским офицером Пондорою».
   Л.Толстой писал, что «рождение Иисуса Христа вот как было: мать его Мария была обручена Иосифу, но прежде чем они стали жить, как муж с женою, оказалась Мария брюхата. Иосиф же был человек добрый и не хотел её осрамить».
   Если для Толстого идея непорочного зачатия просто бессмыслица, то для Циолковского — это мечта о будущей женщине, которая будет давать детей, но не будет подвержена животным страстям, а станет результатом искусственного («бесстрастного») оплодотворения, ориентированного на улучшение человеческой расы.
   И Толстой, и Циолковский равно отрицали евангельские чудеса. Но первый считал их просто выдумкой Луки, а второй — мечтаниями человечества, «которые в настоящее время всё более и более осуществляются наукой». Во всех этих чудесах Циолковский искал естественные причины. Вот, например, как он смотрел на чудо «хождения Иисуса по водам»: «Возможно, что Христос стоял на мели, а им (т.е. апостолам. — Н.Г.) показалось, что он двигается, так как двигалась лодка и было темно. На мели и волны должны слабеть». Так же и с «воскрешениями»: «Умершие могли быть только в обмороке или в летаргии. Громкий голос учителя только пробуждал их и возвращал им сознание».
   Совершенно своеобразную точку зрения выдвигает Циолковский на чудо о воскрешении Лазаря - последний оказывается режиссёром спектакля, в котором участвует и Иисус, принимающий всё за чистую монету: «Мы не допускаем воскресение Лазаря за сознательный обман Иисуса, за сговор его с Лазарем. Иисус для этого был чересчур велик. Но Лазарь — его друг, также семья его были людьми житейскими. Не понимая вполне своего учителя, они были крайне доброжелательны к нему и всеми силами старались помочь ему овладеть вниманием толпы, свергнуть господство язычников (римлян) и установить царство правды. Вот что могло послужить самообманом для Иисуса и окружающих его людей... Нельзя винить Лазаря за его доброжелательство, так же как и других подобных. Их цель была возвысить авторитет божественного учителя, возбудить внимание к нему, поднять его силу. И что же! Они достигли своей цели. Без них, может быть, мы не знали бы Христа, не имели бы горячих его сторонников, любящих его до смерти. Не были бы написаны и Евангелия. Слава его не была бы такою, и он не овладел бы миром на его пользу и спасение. Цель была благая, но все мы не оправдываем лукавство, про которое, вероятно, не знал ни Иисус, ни его ученики».
   «Чудеса Иисуса, — продолжает К.Э.Циолковский, — объясняемые естественным путём, — всё же замечательны как мечты, которые всё более и более осуществляет теперь человечество. Исцеление медициной больных, слепых, хромых, глухих, умирающих, осуждённых на смерть, воскрешение обмерших — разве это не начало тех чудес, о которых всегда мечтали люди? Производительность труда усилилась в десятки, сотни и тысячи раз. Разве это не оправдывает со временем слова Иисуса о птицах, которые не пашут и не жнут, а всегда сыты? Победы науки и техники поразительнее великих чудес».
   Так постепенно, ненавязчиво, не вступая в полемику, он подменяет идеалы христианства совершенно другими, прямо противоположными.
   Так же, как и Л.Н. Толстой, К.Э. Циолковский отвергал обряды, таинства и вообще весь институт Церкви. По Циолковскому, «обряды суть бесполезные остатки разумных прежде действий»; «миропомазание есть попытка примитивного лечения и утешения тяжко больного... Конечно, никакого таинства тут нет»; «елеосвящение есть что-то вроде приготовления лекарства, претендующего на универсальное и волшебное действие». Наконец: «Священство... Какой же теперь смысл в этом учреждении, когда недавно в нашем духовенстве командовал оберпрокурор, как солдатами?»
   Говоря об обряде крещения, Толстой и Циолковский предпочитают использовать глагол «купать». Циолковский писал: «Крещение (купание). Омовение, особенно с мылом, вообще полезно. Также и для ребёнка. Для новорождённого оно необходимо. Мойтесь сами и мойте ребят, но не придавайте таинственного смысла этому действию».
   Толстой для устранения имеющихся в мире страданий считал необходимым нравственное самоусовершенствование и непротивление злу насилием. Циолковский в этом вопросе занимал прямо противоположную позицию, как это отчётливо представлено в материале Г.М. Салахутдинова. Он считал, что непротивление гибельно, а потому, по его мнению, необходимо активное, сознательное вмешательство в жизнь, в частности, безболезненное уничтожение «вредных» бактерий, насекомых, животных, больных, калек, стариков, насильников, низших рас и пр. Осуществление данной программы возможно лишь в рамках общепланетного тоталитарного государства, деталям создания которого он посвятил целую серию социально-утопических произведений.
   Этот комплекс идей, переходящий у Циолковского из одного сочинения в другое, со всей очевидностью противоположен христианскому миропониманию - но именно его он и хочет утвердить в качестве идейной основы христианской религии! Все евангельские образы и идеи, начиная с непорочного зачатия и кончая гееной огненной, служат Циолковскому для обоснования евгенической теории и необходимости управлять биосферой. «Например, — пишет он, — под огнём неугасимым можно подразумевать непрерывное уничтожение преступных и необщественных элементов, так как род их естественно или искусственно прекращается. А в будущем «огонь вечный» есть только строгий подбор, лишающий такие элементы возможности размножаться».
   В автобиографии в 1935 году К.Э. Циолковский писал: «Ох, тяжко мне было, свободному мыслителю, долбить наизусть ектений, порядок богослужения, ни на чём не основанные правила правописания и т.п. дребедень...». И он «чуть не с 16 лет разорвал теоретически со всеми нелепостями вероисповедания». Ну, разорвал и разорвал: его дело. Но зачем же осквернять души искренне верующих людей дребеденью собственной выпечки?
   И уж, конечно, можно согласиться с Г.М. Салахутдиновым в том, что прославлять и восхвалять философию К.Э. Циолковского нашим современникам просто неприлично. А ведь действительно прославляют. И не просто прославляют, но и называют её «научным космизмом, который стал достоянием всего человечества». Нет! Слава Богу - пока не стал, и хочется надеяться, что и не станет.
   


Николай ГАВРЮШИН,

Щелковчанка (Московская область, Щёлково) , N02 (33), 1-12.02.2006

Компьютерная обработка AVV

 Назад